Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

Верхняя полка пуста, чиста от пыли, рука, шарившая по ней вчера, вытерла остатки. Прежде тут хранились деньги конторы, побрякушки, привезенные с одной из последних семейных поездок, и письма. Дверь сейфа не захлопнута, даже не закрыта, на ложной стене едва заметная капля крови. Закрывавший дверцу забыл, что не захлопнул сейф, и тщетно пытался вернуть все в изначальное положение. Поцарапался и отомстил ведрам и швабрам – несколько сильных ударов ноги помяли ближайшее ведро и оставили черные отметины на ручках.

У изножия лестницы следы путаются. Их много, этих следов – женские и мужские перемешиваются, становясь почти неразличимыми. Убирали тут так же редко, как и в конторе, но жизнь продолжалась куда дольше.

Вошедший через главный вход сперва поднялся по лестнице. Наверху, в двух пролетах, отделяющих этажи, находятся жилые помещения – спальня, кухня, ванная и детская, ныне давно не используемая. Она самая дальняя от лестницы, пыль скопилась у двери; к ней редко кто подходит, и нынешний гость не составил исключения.

Второй этаж дублирует первый в планировке. Только большая зала, служащая нотариальной конторой, разделена на две комнаты: детскую и рабочий кабинет: узкий, заставленный шкафами с множеством книг, но не столько юридической литературой, сколько пестрыми детективами в разномастных обложках с яркими названиями – их вид резко контрастирует с почтенными томами, коим отведен отдельный стеллаж. Часть глубоких, в два ряда, полок пустует, на других осталось не так много толстых фолиантов, выпущенных, самое малое, столетие назад. Это собрание сочинений Шопенгауэра, несколько прижизненных трудов немецких натурфилософов, а также схоластическая литература семнадцатого и восемнадцатого века, почти все с аукционными ярлычками.

Посреди комнаты массивный дубовый стол и стул ему под стать, а вот пресс-папье, чернильница, календарь – уже современные, дешевые, никак не вяжущиеся с обстановкой. Как и книги в дальнем шкафу. Еще один шкаф разобран и аккуратно сложен в углу рядом с низкий секретером, забитым пледами и бельем. В верхнем ящике стола лежит стопка квитанций, частью с букинистических магазинов, датами старше двух месяцев, а последний десяток – с проданных на аукционе лотов. Их немного, в основном собрания сочинений, столовое серебро и украшения. Почти все расходились по установленной цене, многие лоты вовсе не заинтересовали покупателей. Под стопкой – распечатка с банковской карты: практически все, что выручено за продажу, снято. На карточке осталось всего ничего. В среднем ящике фотография жены в металлической, под серебро, оправе, этот ящик выдвигался чаще других. Там же письма коллег и сотрудников, открытки, – все в большом желтом конверте из крафта, завязанном тесьмой и давно не открываемом.

Нижний ящик пуст. Несколько старых ценников на украшения, вот и все его содержимое.

Следы вошедшего через парадный вход останавливаются на пороге, приближаются к столу, ящики не задвинуты полностью, их обшаривали. Последние квитанции лежат на столе с краю, шаги ведут к полупустому шкафу, недолго топчутся возле него и выводят из комнаты.

Сперва в ванную, как раз между спальней и рабочим кабинетом, в самом конце коридора. На стене несколько черно-белых фотографий моря в рамках, две сняты, остались только темные квадраты на обоях. В ванной тоже фото – молодой женщины, чем-то похожей на умершую, – сорвано с зеркала, неаккуратно возвращено. Светловолосая, голубоглазая, вот только взгляд жестче да губы поджаты строго, хотя она и улыбается. Но и улыбка не такая обезоруживающе свободная. Что-то внутри не дает раскрыться полностью, что-то мешает.

Следы ведут в спальню. Несмотря на поздний час, в ней темно, плотные темно-коричневые завеси не раздвинуты, и солнце, как ни тщится, не может попасть внутрь.

В комнате душно. Окна закрыты, хотя и тепло. У стены, противоположной от входа, двуспальная кровать из граба, тяжеловесная, немодная. Она разобрана, в ней лежит в пижаме сам нотариус. Жизнь давно покинула тело, больше двух суток назад, прежде застывшее, оно вытянулось, распрямилось, и теперь смотрит побледневшим лицом с открытыми глазами в потолок. Одеяло чуть отброшено в сторону, рука вытянулась в сторону тумбочки – перед самой смертью нотариус почувствовал неладное, хотел не то принять таблетки, лежавшие здесь же, не то позвонить, но не успел ни того, ни другого. Апоплексический удар остановил сердце, тело, уже безвольное, откинулось на подушки, да так и замерло.

Следы останавливаются как раз перед ним. Ковер перед постелью позволяет понять, что вошедший становился на колени, очевидно пытаясь нащупать пульс. А затем, некоторое время подержав запястье в ладонях, отпустил его, поднялся и подошел к низкому журнальному столику у окна.

На нем разбросаны письма. Довольно странные: каждое находится в надписанном конверте, но штемпеля почты нет, очевидно, оно приносилось непосредственно адресату и оставлялось в почтовом ящике. Нижнее, самое первое, кое-что проясняет.