Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

Автобус пришел полупустым и, словно нагоняя упущенное время, заторопился к конечной. Нотариальная контора, в этот час, полнилась людьми, в ней всегда многолюдно, но ему только вложить документ в свое объемистое дело. В права он вступил вот как неделю, успел только перевести себе шесть тысяч новыми со счета дяди Матвея. С квартирой предстоял разговор особый и весьма долгий. Он ведь не прямой наследник, такие платят по максимуму, двадцать процентов от суммы, превышающей восемьдесят тысяч рублей, рассчитанной БТИ стоимости жилья. В бюро техинвентаризации хамски насчитали сто двадцать тысяч в старой протекающей однушке на последнем этаже девятиэтажки. Да, центр города, но это даже не ближнее Подмосковье. Узнав цену наследования, Григорий куснул губы – дядя Матвей будто поиздевался над ним за нынешнее невнимание, оставив квартиру, в которую пасынок вселиться сможет через несколько лет усердного труда. А пока приходилось выкручиваться, искать способы занять, перезанять, выгадать, – по совету нотариуса Григорий подносил справки, выписки, акты, результаты, – все то, что помогло бы скостить хоть пару тысяч с суммы.

Отдав бумагу, Григорий думал, не заскочить ли еще в саму квартиру дяди Матвея, недалеко, но подошел автобус, он поспешил домой. В прихожей квартиры, где он снимал комнату, белел конверт, бросился в глаза, стоило войти. «Григорию Мережко». Открыл. И замер, едва не выронив листок на пол. Одна строка:

«Гришик, помоги мне». И подпись: «Пумка».

Разве можно не узнать этот почерк?

Девяносто девятый навалился немедля, обрушив воспоминания с первого до последнего дня. Когда он смог выбраться из-под завалов? – час, два спустя? Голова кружилась, сердце стучало в виски, руки тряслись. Выпив корвалол, долго сидел на кухне, тихо радуясь, что один, что хозяин не нашел второго постояльца, а сам появляется редко, разве что, проверить да получить плату. Надо просить об отсрочке нет, вроде просил. Или то Москва девяносто девятого? Его не послушали, напротив, накинули пять сотен. Да, Москва. Расплатившись с долгами, перебрался из подсобки в маленькую комнатку на окраине. Хозяин выставил требование платить по курсу, а доллар рос каждый день. Как шесть лет назад. К нему тогда заезжал Егор, увидев, где и как живет, не стал ночевать, уехал вечерней электричкой, матеря брата, на чем свет стоит.

Григорий метнулся к аппарату, пальцы едва попадали в отверстия диска.

– Это твоя работа? – ошибся, где-то недокрутил тугой диск. Снова.

– Это твоя работа?

– Гриха, ты о чем?

– Не придуривайся, я про Пумку, ты же был у нас, знаешь ее почерк, она тебе и поздравления слала. А ты решил поиздеваться вот сейчас, в годовщину?

– Поздравляю…

– С чем, сволочь, она умерла год назад!

Молчание. Долгое-долгое.

– Прости. Я забыл, я не понял, о ком ты, – тут только до Григория дошло, как он назвал Надю. – Мои соболезнования, брат. И объясни, о чем ты вообще.

Григорий замолчал, потом стал рассказывать про записку, поднял конверт, осмотрел еще раз, пристально, будто впервые. Нет, ее почерк, чем-то похожий на клинопись, угловатый, резкий, как сама Пумка, он ни с каким другим не спутает. Ее ни с кем спутать невозможно. Она такая, семь стихий в одной – и не постичь разумом, какой ждать сейчас, а какой через минуту. Непросто с ней, ох, как непросто. Понимал рассудком, что туго придется и дальше, но не мог оторваться от этого гейзера. Не раз ловил себя на мысли, что проклинает день, когда встретился с ней. Мог бы прекрасно обойтись, больше даже, мог уже тогда выйти за Иру, она надежный, верный, стойкий человек, вместе горы свернули. А он и сейчас о ней думать не может. Потому и остаться не в силах, потому и…

– Но если не ты, кто ж тогда?

– У тебя кроме брата, врагов совсем нет, – зло бросил Егор. Григорий так и сел, с уныло пищавшей трубкой, снова захваченный воспоминаниями. Ппришел в себя, стараниями изголодавшегося желудка. Проковылял в кухню.

Егор прав, почему сразу надо все вешать на брата. Да у них никогда отношения не складывались, как и с матерью, может она? – нет, тоже вряд ли. Соседка дяди Матвея, терпеть Григория не могущая? Или кто-то с работы, о ком забыл, но с кем говорил о Наде. А с кем, – на работе со всеми у него шапочные отношения. Ну, не Ира же. Может, кто из Москвы? А зачем? Вообще, это послание… от кого оно и зачем. Вытащил несколько записок, тщательно хранимых, вот ведь, вместе с зубной щеткой и бельем, прихватил ее напоминания, пожелания и поздравления, после отъезда перечитывал, пока хватало сил.

Дрожащими руками схватил, стал сравнивать, с одной записью, с другой, третьей. В глаза ударила кровь, запульсировала, он едва мог моргнуть. Закрыл и долго стоял у стола, дыша, точно после долгого бега.