Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

На остановке пришлось подождать, автобус прибыл с опозданием и все равно никуда не торопился, тормозя перед каждым светофором. К дому дяди Матвея он подошел почти через сорок минут после отъезда, все равно, что пешком идти. Некоторое время нерешительно стоял у двери, позванивая связкой ключей, вошел.

Тишина удивительная, как только закрыл дверь, будто оглох. Странно, дом почти у самой улицы, а тут тишь, как в квартире у Пумки, когда она поставила немецкий стеклопакет.

Сняв ботинки, Григорий прошел в комнату. Был здесь неоднократно после смерти, но всякий раз становилось не по себе. Особенно первый. Что он рассчитывал увидеть тогда: скупую обстановку, холостяцкую квартиру, где все чисто, прибрано, разложено по местам? Да, дядя Матвей не был педантом, даже аккуратистом, но привык к постоянным разъездам, оттого верно, и обстановка ожидалась именно спартанская, будто завтра в поход. Увидел же совсем иное – эстампы, шкафчики, тумбочки, покрытые аккуратной вышивкой, короба с бельем, частью пустые, подсервантники, полки и полочки, колонки под давно засохшими цветами. Да, соседка говорила, что «Матвей кого-то водит», но ведь одно дело слова незнакомого человека, которые просто неприятно слышать, а другое – увидеть женскую руку, убравшую, на свой манер, квартиру и теперь, когда хозяин умер, исчезнувшую.

Странно, что в завещании указан он один, а не та, «которую водит». В первый день Григорий долго бродил по комнатам, приглядывался, открывал ящики и коробки. Хозяйка, вероятно, ушла до того, как дядя Матвей умер, соседка, сколько он ни спрашивал ее – уже позже, – о той женщине, говорила только: «под конец увлекся молодухой, совсем сбрендил, на старости лет», хотя какой же он старик, чуть больше пятидесяти, моложе его матери на пять лет. Может, потому еще так легко сошелся с ним, в свое время.

Наверное, это объясняло и выбор дяди Матвея: «увлекся дурой крашеной», хотел ненадолго ощутить былое время, самому вернуться в ее возраст, ее пространство. Сколько они прожили вместе? Вроде совсем немного. «Наверное, доконала сексами всякими, не удивлюсь, если ремни найдете», – зло отчеканила женщина в летах, грохнула входной дверью, и долго возилась с замком.

У Нади имелись друзья, подруги, любовники, но все бывшие, когда Григорий перебрался в ее дом, к ним редко, кто захаживал. Может, кто из них?

Хотя нет, что он. Кто может знать, где она сейчас, что с ней сталось. Только те, кто были ей близки по-настоящему. Григорий мог вспомнить подружку Тоню, с которой она больше перезванивалась, да Илью, вот кто навещал Пумку довольно регулярно. Григорий не противился, Илья не походил ни на ловеласа, ни на человека, сколь-нибудь интересующегося его любимой, скорее, тот самый друг детства, с которым можно обсудить, что угодно. Тихий, весь встрепанный, будто пришибленный пыльным мешком, Илья производил странное впечатление. Порой подвергаясь жестким насмешкам Пумки, он покорно терпел и улыбался, когда же становилось невмоготу, мягко пытался уйти. Надя немедля брала слова назад, просила прощения, уговаривала, он тотчас прощал все, слушая дальше, скромно потупив взгляд. Григорий не понимал – ни его, ни Надю. Спрашивал ее, зачем он, почему, но та пожимала плечами, мы так общаемся. Еще одна маска? Наверное.

Наверное, ему стоило влезть поглубже, понять получше. Он же, как только узнал, что Илья уезжает в Питер, постарался выбросить его из головы. Вот только Пумка, вскоре после отъезда, стала уж слишком беспокойна. Конечно, она не называла причин, Григорию казалось, что это Илья, но Надя жестко шутковала и над ним, стоило только помянуть незадачливого соискателя внимания. Они ссорились куда чаще, а последняя свара заставила его и вовсе собрать чемоданы.

Григорий открыл шкаф. На верхних полках лежали шкатулки, фарфоровые статуэтки, милые сердцу побрякушки, собранные, верно, за последние несколько лет. Взяв две палехские коробочки, пустые, он вытащил и коробку гибких грампластинок. Странно, зачем ему это, ведь электрофона, радиолы или музыкального центра, в квартире нет. И подборка странная, тут и «Апельсин» и Пьеха, «Бони М» и «Сябры»: наша эстрада семидесятых вперемежку с зарубежной, все пластинки вырваны из журнала «Кругозор» той поры.

Вслед за последней пластинкой, серенького пластика, вывалился пакет, перевязанный лентой. Григорий раскрыл и остолбенел – пачка старых стодолларовых купюр в палец толщиной, сколько здесь, наверное, три-четыре тысячи, не меньше. Жесткие, хрусткие, мало напоминающие нынешние. Сразу вспомнилось: Пумка всегда брала с клиентов только долларами, если приходилось взяться за рубли, тут же меняла: в том, что кризиса, подобного прошлогоднему, больше не будет, ее никто не мог убедить. Да и кто в наше время верит телевизору?

Пересчитав – четыре шестьсот – и положив тысячу долларов в карман, Григорий осторожно запаковал пачку обратно, вложил в шкаф и направился к двери. Походил по прихожей, будто прощаясь, даже посидел на дорожку. Потом неожиданно услышал шум за дверью. Через четверть минуты звонок. Заглянул в глазок.