Сентиментальный душегуб

Егорыч побледнел. Вот оно! Верь после этого людям! Он-то обрадовался, что нашелся хороший человек, поит его просто так, по доброте душевной, а этот змей погубить его хочет… Как же получилось? Один только раз, по пьяни, и то шепотом, рассказал Егорыч про те письма… Кому же он рассказал? Убей – не вспомнить… Ведь как чувствовал, что не кончится добром его болтовня… Егорычу стало страшно.

– Нет, мил человек, обознался ты! Каким таким курьером? Кто же меня, пьянчужку подзаборного, к серьезному делу подпустит?

– Нет, дедуля, ты еще хоть куда. Смотри-ка, вот она, водочка… Давай по второй, только ты мне расскажи.

– Чего тебе рассказывать? – испуганно зачастил старик. – Ничего я про те письма не знаю…

– А письма, значит, передавал? Я ведь про письма не говорил, ты сам сказал. Давай дальше, а я тебе еще налью…

Водка призывно колыхалась в стакане, Егорыч махнул на все рукой и бросился рассказывать, как в омут:

– Я их и не видел никогда, он меня сам в темном подъезде схватил и сказал, что нужно делать. Я в проходном дворе одном пакет беру из-за ящика, в пакете – конверт и две сотни. Деньги мне за работу, а конверт надо в почтовый ящик опустить. Вот и все, я их и не видал ни разу. Но он мне сказал, что следит за каждым шагом моим, когда я конверт иду опускать, так чтобы я не вздумал деру дать или что-то не так сделать.

«Все ясно, – подумал азиат, – не хочет сам у почтового ящика светиться. Однако надо проверить, может, это и есть нужный нам вариант».

– А что я по пьяни наболтал тогда, будто мокруху заказывают, – так это только догадка моя: уж больно все хитро да тайно придумано, не будут из-за ерунды такой огород городить. И деньги дают – кто за ерунду платить станет? Ясно, серьезное что-то у них… Можно еще выпить? – Егорыч жадно смотрел на стакан.

– Пей, дедуля, ты на свой стакан заработал. Только пойдем потом, покажешь тот двор, где тебе конверт оставляют, и ящик почтовый, куда письма носишь…

Дед Егорыч жадно присосался к стакану. Что там дальше будет – кто его знает, а водка – вот она, родная.

Получив свой натуральный гонорар, Егорыч повел нового знакомого хорошо изученными проходными дворами между Финским переулком и улицей Комсомола. Сначала он показал тайник, потом – почтовый ящик. Покончив с этим неприятным делом, дед искательно заглянул в глаза «благодетелю»:

– А как бы старику на опохмелку?

– А как же, – улыбнулся тот, – зайдем в подворотню – не хочу на улице кошелек доставать.

Глаза Егорыча радостно заблестели: сегодня у него явно выдался удачный денек. Он пошел за «казахом» в темную подворотню, полностью успокоившись и гадая, сколько тот даст ему от щедрот. В полутьме глаза «благодетеля» нехорошо заблестели. Егорыч почувствовал неладное и жалобно застонал:

– Ты что, парень, ты не хотишь ли старика обидеть? Это я про опохмел так просто, не надо мне денег, раз тебе жалко, ты меня угостил – и спасибо…

– Извини, дед, – тихо ответил ему азиат, – больно ты много болтаешь. Мне рассказал про тех ребят, еще кому-нибудь про меня расскажешь…

– Нет, нет! – в панике воскликнул Егорыч. – Я – могила! Никому ни слова, ни полслова!

– А как же! – улыбнулся «благодетель» и молниеносным ударом ладони сломал тонкую шею старика.

В понедельник мы с Владимиром Ивановичем решили пойти в галерею Аделаиды Верченых, я выразила желание посмотреть на его работы. Он сказал, что в понедельник галерея закрыта для посетителей, и самой Аделаиды там не будет, так будет даже лучше, никто не помешает.

В воскресенье вечером, вволю поработав на компьютере, я уселась чистить перышки. Следовало привести себя в порядок, ведь завтра я иду на свидание к мужчине. Я внимательно посмотрела на себя в зеркало и очень расстроилась. Всего тридцать восемь лет, а выгляжу как старая кляча! Морщинки возле глаз и одна на лбу, вместо бровей какие-то джунгли, физиономия красная после вчерашнего гуляния. Ногти слоятся от домашней работы, приличного маникюра не сделаешь.

– Лизавета! – крикнула я в полном отчаянии. Дочь явилась с третьего зова, помогла мне выщипать брови и наложить питательную маску на лицо.

– Теперь решим вопрос с одеждой.

После бесплодных поисков, причитаний и торгов Лизавета разрешила мне надеть ее черные брюки и трикотажную блузку, потому что блузка не сходилась ей в груди, а брюки хоть и налезали, но так сильно растягивались, что вид у Лизки был в них совершенно неприличный. Я же, когда надела к брюкам ее черный пиджак, смотрелась совсем неплохо. Самое интересное, что я сама не понимала, зачем побираюсь. Есть же у меня вполне приличный костюм, я хожу в нем на работу, и еще кое-какие вещи. Но все они мне порядком надоели. Внезапно я осознала, что мне вообще все надоело, надоела вся моя бестолковая жизнь – бесконечное сидение за компьютером, беготня по магазинам, даже плач внука за стенкой и тот надоел.

Лизка с завистью рассматривала мою талию.

– Грудь-то уйдет, когда кормить бросишь, а вот если будешь сидеть на диване, как квашня, то так и останешься пышкой, – предупредила я.