Сентиментальный душегуб

Владимир Иванович зашел в кабинет. Кабинет был довольно просторным, но, на взгляд художника, совершенно безликим, он не носил на себе отпечаток личности своего хозяина, вернее – хозяйки. Следователем была представительная дама в районе пятидесяти. Может, и больше, Пятаков никогда не умел правильно определять возраст женщин.

Анна Николаевна Громова оторвалась от бумаг и посмотрела на вошедшего поверх очков.

– Пятаков Владимир Иванович?

– Совершенно верно. А мне как вас прикажете называть? Товарищ следователь? Или теперь положено – господин следователь? Госпожа следователь?

Громова поморщилась:

– Называйте меня Анна Николаевна. И прошу вас серьезно отнестись к нашему разговору. В конце концов, убита ваша знакомая, и такой тон, который вы избрали, кажется мне здесь неуместным.

– Простите, – смутился Пятаков, – я впервые у следователя, очень нервничаю.

– Ничего страшного. Давайте перейдем к делу. Присядьте, пожалуйста, разговор у нас будет долгим, и смотреть на вас снизу вверх мне неудобно.

Пятаков сел на жесткий стул. Он действительно чувствовал себя не в своей тарелке, и с каждой минутой его нервозность только усиливалась.

– Итак, расскажите мне, пожалуйста, как давно вы были знакомы с покойной Аделаидой Самсоновной Верченых и каковы были ваши отношения.

– Сейчас… дайте подумать. Она появилась в Питере, то есть тогда еще в Ленинграде, году в восемьдесят шестом или восемьдесят седьмом. Приехала она из Самары. Опять-таки, это теперь она – Самара, а тогда это был Куйбышев.

Сначала Аделаиду никто особенно не заметил, но очень скоро ее хватка проявилась в полной мере. Вдруг ни с того ни с сего устраивают ее персональную выставку в Голубой гостиной…

– Что это за гостиная такая? – прервала художника Анна Николаевна.

– Голубая гостиная? – Пятаков так посмотрел на собеседницу, как будто она спросила его, куда впадает Волга. – Голубая гостиная ЛОСХа… то есть, я хочу сказать, Союза художников. Это выставочный зал в помещении Союза художников на Большой Морской. Там все время проводятся выставки, то коллективные, то – персональные.

– Так почему же вы удивляетесь, что там устроили выставку Верченых?

– Как вы не понимаете? – чуть не закричал Владимир Иванович. – Выставки в Голубой гостиной заслуженные члены Союза дожидались тогда многие годы, и то, как правило, выставлялись в коллективе, а тут приезжает какая-то мымра из провинции, еще и в Союз-то не вступила, и вдруг – на тебе, персональная выставка. На открытии присутствует Свинкина из отдела культуры обкома партии! И Свинкина с Аделаидой чуть ли не целуется на глазах у всего вернисажа. Тут все всё поняли – с Аделаидой надо держаться осторожно, как с противопехотной миной. То ли у нее были какие-то крутые обкомовские связи, то ли она негласно служила в органах, то ли просто у нее был талант находить себе подруг среди влиятельных дам, короче, сразу после этой выставки ее принимают в Союз художников, и она двигается вперед, как бульдозер, только успевай отскакивать.

Пятаков остановился на минуту перевести дух.

«Что я делаю? – пронеслось у него в мозгу. – Зачем я болтаю столько лишнего? Эта тетка-следователь так на меня влияет – смотрит сквозь очки и молчит, на нервы действует».

– А дальше? – спросила Громова.

– Дальше престижные выставки и выгодные заказы сыплются на Аделаиду как из рога изобилия. Тут приходят новые времена, обком утрачивает свое руководящее значение, но Свинкина оказывается во главе крупного художественного издательства – причем, по слухам, коллектив ее сам выбрал, на свою голову, – а наша Аделаида тут же становится владелицей престижнейшего выставочного зала и художественного салона на Невском. Теперь каждый художник, который хочет хорошо продать свою работу, должен бежать к ней на поклон. Видите ли, у олигархов и бизнесменов стало престижным покупать картины только через Аделаиду Самсоновну…

– Короче, Владимир Иванович, – прервала художника Громова, сняв очки и положив их на стол, – по вашему темпераментному рассказу я поняла, что вы покойную не любили.

– Ну, вы делаете слишком поспешные выводы! – вскричал Пятаков. – В нашей среде, среде художников, коллекционеров живописи, искусствоведов, – да, я думаю, и в любой другой профессиональной среде, – все говорят друг о друге плохо. Злопыхательство – совершенно нормальный способ оценки своих коллег. Тем более учитывая Аделаидин трудный характер… Но все же у нас с ней отношения были лучше многих, вы можете спросить кого угодно…

– Да уж не беспокойтесь, спрошу, – пообещала Анна Николаевна, – и уже спрашивала. Мне рассказали, что в последнее время Аделаида Верченых к вам благоволила – пригласила вас на свой последний вернисаж, а он был для очень узкого круга.

– Да, – неохотно ответил Пятаков, – и на инсталляцию. А она тоже была только для избранных. Вы не представляете, сколько у меня сразу появилось завистников!

– Кстати о завистниках, – задумчиво протянула Громова. – Вы не могли бы сказать, кто конкретно мог желать вам зла или причинить вам неприятности?