Сентиментальный душегуб

– Самое прямое. Сейчас, конечно, много картин покупается нашими соотечественниками, но иностранных покупателей тоже достаточно, а несколько лет назад только они и давали прибыль. А ведь если иностранец купил картину в России, ему нужно вывезти ее на родину, значит, встает вопрос таможенного оформления, и если салон не поможет покупателю дешево оформить вывоз картины, то он больше никогда туда не обратится. Кроме того, иногда вывозятся большие партии картин для продажи на европейских аукционах. Здесь уже задействуются очень большие суммы – ведь для организации самостоятельного аукциона нужно вывезти двести-триста картин… Я так понимаю, что такими вопросами и занимался покойный Глеб.

– То есть его работа носила в какой-то степени незаконный характер?

– Почему же незаконный? Я, конечно, не полностью в курсе, но существуют способы законно снижать таможенные платежи. Допустим, если сам автор вывозит свою картину, он платит весьма небольшую пошлину.

– Но ведь если вы говорите, что вывозят двести-триста картин, не могут же их сопровождать двести-триста авторов?

– Вы, как всегда, в самую точку, – улыбнулся Пятаков. – Я вам скажу по секрету, не для протокола – как иногда делают: берут у авторов картины без подписи, перед вывозом их все подписывает один человек, который и сопровождает всю партию, а уже на месте он смывает свою подпись…

Громова наконец сообразила, что Владимир Иванович нарочно уводит ее от проблемы, старается, чтобы она увязла в том, чего она не знает и не понимает. Она, разумеется, может разобраться во всех сложностях сама, но на это уйдет время, она отвлечется и может забыть что-то важное. Громова рассердилась на Пятакова, который беспардонно, что называется, пудрил ей мозги, и резко его остановила:

– Перейдем к более важному вопросу, к смерти Глеба Миногина, а процедуру вывоза произведений искусства оставим компетентным органам! Я расследую убийство, это, так сказать, мой профиль…

– Из ваших вопросов я сделал вывод, что вы пытаетесь выяснить, кому могла быть выгодна смерть Глеба. Но уж точно не мне. Почему же я вас интересую?

– Буду с вами откровенна. После убийства Аделаиды Верченых вы попали в круг подозреваемых, хотя у вас и не было видимого мотива, но мотив этот мог просто быть неизвестным, а найденная ручка все же вызывала определенные подозрения. Однако, посудите сами, вы отрицаете любые связи с Аделаидой Верченых, ссылаетесь на Глеба как свидетеля, и не прошло и недели, как Глеба убивают, причем тем же способом, как и Верченых, и тот же самой человек. Это доказано.

– Может, вы уже успели доказать, что это был я? – вскипел Пятаков. – Опять нашли в квартире Глеба мою визитную карточку?

– Успокойтесь, и поговорим серьезно. Вы не были в квартире Миногина в день убийства?

– Я вообще у него никогда не был, не такие были у нас отношения.

– А между тем в ежедневнике у него на столе сделана в этот день запись: «В. Пятаков».

– Ну и что? Я позвонил ему по телефону, хотел забрать свои работы, думал, что со смертью Аделаиды выставочная деятельность прекращается. Пока там будут решать, что делать с галереей, картины в суматохе могут затеряться, у меня уже раз так было. Потом не с кого спросить. Кстати, боюсь, теперь так же и получится.

И вот, когда я с ним разговаривал, – внезапно вспомнил Пятаков, – как раз к нему в кабинет зашел человек, с которым он договорился о встрече на девять часов вечера у себя дома.

– Интересно! – Громова сквозь очки внимательно посмотрела на собеседника. – Кто это был, вы случайно не догадались?

В ее голосе звучало недоверие. Пятаков обиделся, но ответил вежливо:

– Голос Глеба был мне хорошо слышен, поскольку он был рядом с телефонной трубкой, а его собеседника я слышал с трудом. Но я понял, что это был покупатель, которому он хотел всучить, простите продать, раннюю картину художника Духовидова, в подлинности которой, насколько я знаю, он сам сомневался.

– Откуда вы знаете о его сомнениях? Не мог же он говорить о них своему клиенту?

Пятаков почувствовал неловкость, не мог же он рассказать Громовой, как прятался за шкафом на инсталляции и подслушивал разговор, как-то несолидно это получается. Но и врать тоже нельзя, поэтому он замямлил неуверенно:

– Он что-то говорил про эту картину знакомым. Слухи, знаете ли.

Его колебания не скрылись от Громовой, она почувствовала, что собеседник что-то недоговаривает. Достав из ящика стола фотографию, она положила ее перед Пятаковым:

– Картина была эта?

Пятаков посмотрел на фотографию и сказал чистую правду:

– Понятия не имею. Я картины не видел и не знаю, о ней ли шла речь.

– Но может ли такая картина быть выдана за раннюю работу этого, как вы говорили… Духовидова?

– Боюсь вам сказать. Фотография мелкая, не очень хорошего качества, мне бы нужно посмотреть мазок, поверхность красочного слоя, обработку холста… Потом, ведь это же заведомая подделка, я имею в виду ту картину, которую Глеб пытался продать, у нее может и не быть характерных особенностей живописи Духовидова.

– А если бы это был подлинник – он стоил бы дорого?