Читаем Серафима полностью

Все назывались простыми русскими именами, только Сима родилась накануне великомученицы Серафимы, что бывает 12 августа (29 июля по старому стилю), и батюшка при крещении нарек ее звучным то ли греческим, то ли библейским именем. Девочка не пикнула, когда священник помочил ей темечко святой водой, и старая богомолка в первом ряду у аналоя вдруг громко сказала: «Знать, великомученицей будет».

Симочка отличалась от других Катерининых детей. Тоненькая, как тростиночка, с бездонными печальными глазами, она сторонилась шумных игр, умела чувствовать чужую беду, как свою, и сердце материнское подсказывало: вот встретит какого-то, первого, влюбится и отдаст ему себя до конца, на всю жизнь.

Так оно и случилось.

Уж как она противилась, чтобы Ганя не сдавал дом этим немцам! Ну Йосип Михайлович – человек солидный, обходительный, но жена его, эта Оти… Нет, Отти… Тфу ты, господи, Карловна, сразу не понравилась Катерине. А их дети – сорванцы, комсомольцы голоштанные, особенно тот, что постарше. Йосип – стыдоба, в трусах среди бела дня! Говорит, что в фудбол играет, и наших давай учить в этот фудбол! И надо же Симочке…

Но Ганя сказал как отрезал: Иосиф Михайлович – мой товарищ по делу, большой знаток мукомольного производства, он мне такие услуги оказывает! И отказать ему я не могу.

Дом построил дедушка Степан. Даже три дома. В Максимкове, в семи верстах от Москвы. На опушке светлого бора, что на высоком берегу Яузы, стоял хозяйский дом, там жила вся быстро множившаяся Борисовская семья, а напротив – еще два дома, доходные, что сдавались жильцам. Дома были срублены из кряжистой подмосковной сосны, и янтарная смола плавилась, текла из бревен на солнечном пригреве, липла к пальцам, горькой сладостью обжигала детские рты.

Дедушка Степан пришел в Москву с турецкой войны, и всего-то за душой у него было – солдатская медаль за Шипку, жадные до работы руки и красавица-молдаванка, жена. Привез ее с южных краев, нездешней, жгучей красы. Родила она ему сына Ганю, да все тосковала по южному солнцу, тосковала-тосковала да и угасла. А Степан нанял Ганьке нянюшку и ринулся в работу. Пристал к артели псковских каменщиков, скоро выбился в первые руки, а потом сам стал артельным старостой. Клал из тонкого печного клинкера высоченные заводские трубы. Торговался с заводчиками бешено, брал большие деньги, да и работал бешено, сутками, на ветру, на холоде, на головокружительной высоте, не щадил ни себя, ни товарищей по артели. И надорвался на непосильной работе. Стали дрожать и неметь ноги, и пришлось Степану завязать с кирпичными трубами.

Деньжищ к тому времени у него было премного, и решил Степан стать купцом. Хотел записаться в купеческую гильдию, благо, что более двадцати тысяч было у него, но в управе сказали ему, что рано, звание купеческое честным трудом заслужить надобно, и выдали удостоверение торгового крестьянина: вон, в дубовой рамке возле божницы висит. Купил Степан лабаз с магазином в Москве на Лесной улице, на углу с Третьей Тверской, покупал пшеницу у немцев-колонистов на ярмарке в Саратове, молол ее в муку, продавал с большой выгодой, дома бывал наездами.

А с ногами все хуже делалось, отниматься стали ноги у Степана, и нужно было передавать дело сыну Ганьке. Да где там! Без матери и, считай, без отца, с доброй нянюшкой вымахал Ганька в семнадцать лет в дылду-остолопа. Ростом под потолок, косая сажень в плечах, а ума – на копейку. Целыми днями ему бы гонять со сверстниками голубей. Красотой и статью пошел в мать, и окрестные девки обмирали и сохли по Ганьке.

– Ну что, нянюшка, делать-то будем с Ганькой? Совсем от рук отбился, я ему про дело, мол, пора делом заниматься, а у него ветер в башке.

– Да что делать, Степанушка? Тебе бы жениться. Без хозяйки в доме – что ветер в поле, один свист, да ты свою раскрасавицу забыть не можешь. Вот что я тебе скажу: женить нужно Ганюшку, пока не поздно. Пока не пропал молодец совсем.

– Легко сказать, женить! Он и слушать не хочет. Да и кто такого жеребца обуздает?

– А ты, Степанушка, денег-то не жалей на свах, не жалей денег-то. Самую наилучшую подряди. Да и то сказать, они тут зачастили, всё спрашивают. Я тебе, Степанушка, плохого не посоветую.

Так возникла Катерина. Степан руками замахал:

– Такую пигалицу невидную да за моего Ганьку? Ни ростом не вышла, ни лицом. Да и рода не купеческого, мещане!

– Окстись, Степушка, – запричитала нянюшка. – Ты на меня, старую, не гневись, но ты сам-то давно ли крестьянином был? А что не купеческая дочь, так они, купеческие дочки, все избалованы, изнежены. Нет, не такую хозяйку в дом надобно. А Михайло Васильич, царство ему небесное, недавно скончался, правильный человек был, это все тебе скажут. И вдова его Матрена Николаевна держит своих дочерей в строгости. Катерина, даром что сирота, весь дом содержит. Лучше хозяйки в дом не сыскать. А на Ганюшку – твоя отцовская воля, тебе он перечить не станет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза