Серая мать

– Зачем ей дети, если она их убивает? – спрашивала Олеся, когда они вернулись в развалины. Толенька, приткнувшийся у стены, снова молчал, но на этот раз она не требовала от него ответа. Голову Олеси наполнял водоворот образов, слышанных где-то фраз, воспоминаний, и она бродила от стены к стене, раскидывая промокшими ногами тающие остатки снега.

«Мать продолжается».

В памяти всплывали детали пребывания в нечеловеческом разуме Серой Матери.

«Новая жизнь».

Обманщик… Умирающий в пустоши…

«Если бы можно было скопировать жизнь, вы все были бы не нужны».

– Мы не только пища, мы – строительный материал…

Олеся мерила шагами подсыхающий песок, размахивая руками, чтобы хоть немного сбросить напряжение в гудящем разуме. Лоб и виски ломило, распирало изнутри, как после долгого вынужденного застолья с полузнакомыми людьми, когда пары́ алкоголя мешаются с назойливым эхом чужих голосов, с нежеланными образами чужих лиц.

– Она – Мать, хотя не родила их, а создала… Новая жизнь на основе старой…

«Новая жизнь слаба».

– Но эти дети не похожи на нее… Слишком иные, слишком…

«Новая жизнь слаба».

– Они не похожи на нее! – Олеся остановилась и повернулась к Толеньке. – А ей нужен тот, кто будет похож! Тот, у кого будут такие же способности! Она хочет создать свое подобие. Она…

Толенька глядел на Олесю, но по его лицу невозможно было понять, слышит ли он ее.

– Кто она? – Олеся снова подошла к нему, опустилась коленями в песок, заглянула в маскообразное лицо. – Ты ведь что-то говорил, помнишь? Кто она…

«Древняя».

– Древняя?

– Древняя, – эхом повторил Толенька. Его голова качнулась в слабом кивке.

«Древняя, и все».

«Пришла… откуда-то».

– Откуда она взялась? – Олеся обхватила Толеньку за плечи, показавшиеся слишком хрупкими под складками изорванной куртки. – Ответь, пожалуйста. Я знаю, что ты слышишь меня. Пожалуйста!

Толенька прикрыл глаза, и лицо цвета пепла из безжизненного превратилось в смертельно уставшее.

– Нет-нет-нет, – вдруг перебила саму себя Олеся. – Не откуда, а как? Как она попала отсюда в наш мир? Ты ведь знаешь!

– Стена, – Толенька открыл глаза. Серые радужки на фоне желтушных, с лопнувшими капиллярами склер были мертвыми, как песок под ногами. – Она ходит сквозь стены. И дальше.

– Покажи, – Олеся обхватила его запястья. – Просто покажи мне.

Толенька несколько раз видел, как Серая Мать это делает.

Она позволяла ему смотреть.

Тут, там, но чаще всего – в его доме, на его этаже. Толенька догадывался, что проходить в одном и том же месте легче, чем каждый раз в новом.

Глядя на то, как распластывается по стене и непостижимым образом вваливается внутрь непроницаемого камня тело Серой Матери, он всякий раз замирал. Только она может ходить сквозь стены. Только у нее есть такая сила.

«Рана в стене».

– Значит, вот что это…

Олеся снова сидела на влажном от растаявшего снега песке, обхватив согнутые колени и слегка раскачиваясь. Водоворот незнакомых образов в голове продолжал кружиться, затягивая в бесконечную воронку. Олеся словно балансировала на грани сна, хотя знала, что бодрствует. Усиливающаяся боль сдавливала виски, обручем охватывала затылок и темя. Все распадалось. Все было бесполезно.

«Какой смысл угадывать замысел этой твари? Мы все равно…»

Бездумно глядя в землю перед собой, Олеся замерла. Сверху давило плотное небо.

– Ты хочешь умереть, да?

Внезапный вопрос заставил сидящего напротив Толеньку плотно сжать губы.

– Или снова забыть?

Толенькина голова поникла. Костлявые пальцы вцепились в череп, и он тихо завыл, вздрагивая всем телом. А потом замотал головой. По сморщенным серым щекам текли слезы, а он все мотал стиснутой руками головой, и распавшиеся губы выплевывали тихое:

– Нет, нет, нет, нет…

Уступив внезапному порыву, Олеся придвинулась ближе и обняла его. Когда тощие руки обхватили ее в ответ, она уткнулась лицом в засаленный ворот Толенькиной куртки и вдруг разрыдалась.

Не осталось больше ничего. Только серость. Сырая стылость. Смерть.

– Не хочу здесь умирать… – задыхаясь, выдавила Олеся сквозь слезы.

Ее щека касалась сухой кожи на шее Толеньки, но сама она не падала в черноту. Чужие воспоминания больше не приходили. Олесин дар, чем бы он ни был, истощался так же, как она сама. Оставалась только головная боль и беспорядочное мельтешение сигналов, как в неисправном радиоприемнике – чуждых, неразличимых, неподвластных. Локальная аномалия Олесиного мозга не шла ни в какое сравнение с ментальным всевидением Серой Матери.

«Только у нее есть такая сила».

Изможденные и разбитые, они сидели, вцепившись друг в друга, пока Толенька не зашевелился. Он вытащил что-то из уцелевшего кармана куртки и протянул Олесе:

– Твое. Возьми.

Потускневший браслет. Золотистые стрелки под треснувшим стеклом. Ее часы. Выброшенный в безумном порыве подарок дедушки.

Чувствуя, как дрожат пальцы, Олеся осторожно взяла их, опустила на левое запястье и со второй попытки застегнула.

– Спасибо.

Безмолвие пустоши оглушало. Посреди мертвой серой пустыни их жизни (сколько бы той жизни ни осталось) были слишком мелкими, слишком жалкими.

«Я не хочу здесь умирать».