Серая мать

Ее практические познания в этом вопросе ограничивались одним-единственным случаем, когда Ангелину, тогда еще пятнадцатилетнюю девочку, прижал к стене тетиного подъезда пьяный сосед. Его мерзкая лапа, синяя от наколок, скользнула Ангелине под юбку, стремясь к тому потаенному месту, которое мать категорически запрещала трогать (исключениями были только мытье, посещение врача и, в далеком и неопределенном будущем – законный муж, если, конечно, найдется достаточно приличный мужчина). Страшно представить, что могло бы произойти, если бы на крик Ангелины не прибежала тетя Катя!

Все могло бы произойти. Все что угодно. То самое, прости господи.

Ощущая подступившую от гадких воспоминаний тошноту, Ангелина обхватила себя руками. Перевязанное плечо вспыхнуло болью. Пришлось разомкнуть даже эти единственно доступные ей объятия.

Возможно, было бы лучше, если бы тот урод тогда… Возможно, после этого она бы не так боялась… С другими… Мать все равно обращалась с ней так, словно он это сделал. Словно она сама была виновата.

Конечно, виновата! Ляжки выставила и пошла! Еще бы покороче юбку надела!

А теперь она…

А что она?

Где?

А…

Все хорошо, дорогая. Здесь ты в безопасности.

Голос тети Кати. Не злобной карги, превратившей собственную дочь в закомплексованную старую деву (называть эту каргу матерью Ангелина больше не желала), а тети, которая спасла ее тогда в подъезде. Любимой тети Кати, ушедшей гораздо раньше, чем карга. Единственной, кто по-настоящему любил Ангелину.

Теперь ложись, дорогая, отдохни. Скоро мне потребуется твоя помощь. Нужно набраться сил.

Ангелина так и поступила. Стряхнув с ног тапки, она повалилась на кровать прямо поверх стеганого покрывала, которое обычно берегла и тщательно сворачивала, прежде чем лечь, и отвернулась к стене.

У тебя впереди кое-что действительно важное. Настоящая жизнь.

А теперь засыпай.

Убаюканная мягким тетиным голосом, Ангелина вскоре заснула. Пропажи перламутровой кофейной чашечки она так и не заметила, а о Толеньке почему-то и вовсе не вспомнила.

11

Толенька уже ждал у лифта. Поверх своих обносков он накинул затасканную темную куртку со сломанной молнией. Через плечи крест-накрест были перекинуты две самодельные матерчатые сумки с длинными ручками: одна с пластиковыми бутылками, другая пустая. Он по-прежнему был босиком.

Первым делом Толенька подскочил к ним и по очереди принюхался к каждому.

– Да, еще есть, еще есть… – бормотал он при этом. – Ничего, нюхачи спят… Нюхачей в обход обойдем, ничего…

Закончив с обнюхиванием, он вернулся к лифту и нажал кнопку.

– Пойдемте, пойдемте, – тощая рука привычным жестом загребала воздух. – Долго собирались!

Вчетвером втиснулись в лифт: сначала Олеся с Семеном, потом Толенька и Хлопочкин. Кабина больше не сияла чистотой, не манила ярким светом. Пол и стены были присыпаны тем же слоем сухой пыли, что и подъезд, металлические кнопки объела ржавчина, квадратная лампа под потолком едва светила. Хлопочкин шевелил губами и нижней челюстью, как будто перекатывал во рту леденец. Сосед был мрачен и чуть ли не до хруста сжимал ручку канистры. Олеся слышала, как он грохнул дверью своей квартиры, а перед этим рявкнул:

– Алла, прекрати! Сиди тут, если хочешь! Я все сказал!

Когда Хлопочкин появился из тамбура, Олеся хотела спросить у него о супруге, но, увидев его багровые щеки, прикусила язык.

Значит, Алла Егоровна остается наедине с этим местом. С «радио». Как и Ангелина, про которую Толенька сказал, что «Серая Мать забирает ее».

Думай лучше о себе.

Кому принадлежала эта жесткая, но вроде бы здравая мысль? Ей? Или…

Олеся не знала.

С натужным скрипом двери кабины сомкнулись, отрезав их от этажа, пусть неприятно изменившегося, но все же привычного. А что ждет снаружи?

Когда лифт, вздрогнув, медленно пошел вниз, по телу Олеси под курткой пробежал неприятный морозец. Ведра, большое Ангелинино и маленькое Олесино, вложенные одно в другое, сделались тяжелыми и неудобными. А если придется бежать? Как она с этими дурацкими ведрами?

Не отрывая взгляда от пятнистого затылка Толеньки, Олеся отцепила одну ладонь от ручки ведра и на ощупь коснулась руки Семена. Тот, тоже не глядя, сжал ее пальцы.

Снова содрогнувшись, лифт остановился.

Дверей не было. Только тусклые, припорошенные пылью стены, совершенно потерявшие свой первоначальный цвет. В оба конца – слепые квадраты тупиков вместо тамбуров с квартирами.

– Пойдемте, пойдемте! – поторопил Толенька, и Хлопочкин, все еще двигающий челюстью, покорно двинулся за ним.

Семен, вооруженный все той же фомкой, пропустил Олесю вперед, а сам пошел последним.

Это место не было тем подъездом, в который Олеся вошла после того, как вышвырнула на улицу пакет с Васиными вещами.