Сердечные струны

— Разве ты… не согласен дать ему все, в чем он нуждается?

Не придавая значения жалостливым ноткам ее голоса, Роман сосредоточенно разглядывал воина — темные синяки на груди и животе Маманте свидетельствовали о его поражениях: с висящими по бокам руками и опущенными плечами индеец представлял собой мужчину, лишенного силы и гордости.

Передав ружье Теодосии, ее телохранитель вытащил нож из ножен на бедре, приняв борцовскую стойку.

— Не собираешься же ты драться ножом с невооруженным человеком!

— Не вмешивайся, Теодосия.

Времени для дальнейших возражений уже не было: соперники отошли от ребенка, чтобы начать поединок.

Роман выбросил руку с кинжалом, едва не задев лица Маманте, ринулся вперед, ударил головой в живот индейца, заставив его согнуться; тот, не успев перевести дух и выпрямиться, снова оказался на земле от сильного удара ногой в бок; растянувшись на спине, сжимал горсть земли, закрыв глаза; прошло несколько долгих мгновений, прежде чем начал подниматься на ноги; тяжело дыша, принялся ругаться, словно пьяный, размахивая кулаками.

Теодосия ощутила приступ тошноты.

— Роман, прекрати это безумие! Ты же убьешь его!

Получив еще один удар кулаком в челюсть, Маманте закружился и опять упал. Снова поднявшись с земли, стоял, не двигаясь, согнув спину, низко свесив голову.

Словно не удовлетворившись своим явным превосходством и предоставляя противнику последнюю возможность, Роман двинулся к плачущему младенцу, — подойдя к нему, остановился, жестоко ухмыляясь.

Страх на какое-то мгновение прижал Маманте к земле; вдруг, собрав всю ярость, издав резкий воинственный клич, воин прыгнул вперед, оттолкнув бледнолицего от ребенка.

Удержавшись на ногах, Роман поднял кинжал прямо над головой противника, ожидая его реакции. Индеец молниеносно схватил и стиснул его запястье.

Добившись именно этой реакции, нападающий, делая вид, что боится потерять нож, ударил противника коленом в живот — оба мужчины упали, катаясь в пыли, продолжая отнимать друг у друга смертельное оружие.

Наконец, Роман медленно разжал пальцы.

Испустив еще один воинственный клич, Маманте овладел ножом. Оба поднялись, стояли, не шевелясь: сверкая черными глазами, воспрянувший духом индеец бросился на землю и перекувырнулся в сторону своего противника.

Когда он прокатился мимо, Роман напрягся, зная, что может случиться, но не сдвинулся, чтобы предотвратить удар, и в следующую секунду почувствовал резкую боль в бедре. Зажав ножевую рану, вовремя увернулся, сделав прыжок в сторону и отразив опасное нападение. Когда Маманте проносился мимо, техасец схватил воина за руку, отклонившись назад, ударил ногой в живот, упал на спину, перебросив его через голову.

Ослепленный воин и отец секунду смотрел на небо, прежде чем понял, что выронил нож.

«Возьми же кинжал, черт побери!» — молча приказывал Роман.

Маманте приподнялся с земли, опираясь на левую руку, протягивая правую к оружию, но снова упал, получив удар ногой; задыхаясь, свернулся в клубок и покатился прямо на кинжал, зажав его обеими руками, вскочил на ноги и медленно начал наступать.

Хорошо зная, что команчи дерутся насмерть, Роман, однако, не имел намерения продолжать поединок: изнеможение испытуемого было очевидным, и ему не хотелось, чтобы храбрый воин, потерявший так много сил, признал свое поражение.

Он бросился на Маманте, который среагировал, подпрыгнув в воздух, и обеими ногами ударил Романа в грудь; когда тот упал, воин встал на колени у его головы, схватил за волосы, приставил нож к горлу.

Роман лежал молча, не шевелясь, с обезумевшим выражением, которое иначе, как страх, истолковать было невозможно.

— Роман, — позвала Теодосия так слабо, что ее голос больше напоминал шепот. — Маманте. — Стоя в тени под большим дубом, она прижимала индейского мальчика к груди и умоляла мужчин перестать драться.

Они взглянули на нее разом и увидели ее слезы, сбегавшие по щекам и падавшие на ребенка.

Роман молча поздравил ее, осознавая, что девушка даже не представляла, насколько горькими и мучительными выглядели ее слезы и беспомощность, когда она баюкала ребенка, наблюдая такую жестокость; в то же время воина команчей глубоко тронула забота о его сыне.

— Пожалуйста, перестаньте, — пробормотала Теодосия. Бледная от ужаса, она поднесла ребенка к лицу и заплакала.

Маманте быстро встал. Глядя на поверженного, бросил нож вниз — он вонзился в землю у его левого уха. Роман не дрогнул, а лишь смотрел на воина: гордость, вспыхнувшая в глазах Маманте, убедила его, что не зря заставил команчи сражаться. Выдернув нож из земли, поднялся.

— Теодосия, положи ребенка и приготовь сумку с едой.

Неуверенно приблизившись к команчи, она отдала ему младенца, поправила детское одеяльце; покопавшись в повозке, наполнила сумку беконом, сухой фасолью, яблоками, овсянкой, банками консервированных овощей, положила буханку хлеба и изрядное количество сахара.

Пока Теодосия готовила мешок с продуктами, Роман достал из седельной сумки веревку, выпряг мустанга и набросил импровизированную уздечку.