Сердечные струны

Расправив плечи и высоко вздернув подбородок, Маманте принял свои трофеи, взял веревочные поводья, вскочил на нового коня, перебросив сумку с провизией через плечо. Теодосия отдала ему ребенка, но его лицо оставалось непроницаемым до тех пор, пока Роман не протянул ему свое ружье и полный запас патронов — надменный блеск глаз, исчез, уступив место мягкому выражению признательности. Широко улыбнувшись, индеец взял винтовку и патронташ, пустил мустанга рысью.

Через несколько секунд он скрылся из виду.

— Зачем, Роман? — потребовала ответа Теодосия, крепко взяв его за предплечье и пытаясь встряхнуть. — Ты же видел его синяки? Не заметил его слабости от голода и усталости? Почему заставил его бороться?

Он повернулся к ней и провел пальцами по невысохшей дорожке слез, оставшейся на щеке.

— Ни один мужчина, будь он белый или индеец, не станет просить, Теодосия. Когда Маманте — воин команчей — не попытался завладеть тем, в чем нуждался, стало понятно, что он теряет самоуважение, свою душевную силу. Заставить его сражаться за вещи, которые ему нужны, — единственное, что можно было придумать, чтобы вселить в него гордость. Очевидность этой истины смутила ее: при всем своем знании человеческой натуры, явившемся результатом многих лет учебы, ей и в голову не приходило, что самое серьезное несчастье мужчины — не голод и не ушибы, а потеря самоуважения. Роман не только почувствовал глубокое горе команчи, но и сумел его излечить.

— Роман?

Не ответив, он отошел в сторону и, взяв Иоанна Крестителя, вернулся, передав попугая Теодосии.

Она ласкала птицу тыльной стороной руки, не спуская глаз с Романа.

— Ты позволил Маманте взять верх, ведь так, Роман? — мягко спросила она.

Он не ответил, но она знала, что его молчание означало «да».

— Безмерно поражена широтой твоих способностей, физическим мастерством, пониманием человеческой души, состраданием… ты замечательный человек, Роман, и я счастлива, что узнала тебя.

Прилив нежности, пробужденный ее словами, нахлынул волной, он подумал — насколько уже привык к их ожиданию и ощущению: ему будет недоставать этих эмоций, когда они расстанутся; не останется никого на свете, кто дал бы ему почувствовать то, что испытал сейчас.

Он провел пальцами по волосам, вспомнив, что всегда верил, будто ранчо и лошади удовлетворят все его желания.

Теперь уже не было такой уверенности.

Сидя на мягкой постели, сооруженной для нее Романом, Теодосия просматривала свои вещи — в Уайт Крик упаковывалась в такой спешке, что платья ужасно помялись, перчатки и нижнее белье скрутились в тугие узлы, а драгоценности рассыпались по разным местам сумки.

Она сложила драгоценности в сверкающую горку, подняла взгляд на Романа, ухаживающего за Секретом: его пистолеты и металлическая пряжка ремня слабо поблескивали в свете костра; сухие веточки, опавшие листья и ломкая ореховая скорлупа хрустели под подошвами, лунный свет высвечивал волосы.

События минувшего дня вернулись к ней. Закрыв глаза, она мысленно их восстанавливала, слабо улыбнулась, вспомнив мастерство, которое продемонстрировал Роман, идя по следу Иоанна Крестителя, и мудрость, проявленную в отношении команчи.

Она почувствовала, будто слегка защемило сердце, от него протянулись невидимые нити, пронизавшие все клеточки тела. Открыв глаза, увидела, что Роман наблюдает за ней. Его смелый и твердый взгляд заставил ее покраснеть.

— Рана не беспокоит тебя?

Он похлопал по повязке под бриджами.

— Должно быть, жить буду. А как ты?

Она поняла, что для него ножевая рана — не более чем царапина: такая беззаботность помогла ей освободиться от всякого беспокойства. Осторожно дотронулась до виска.

— Со мной тоже все хорошо.

— Любуешься своим богатством? — поддразнил ее Роман, заметив сверкающие драгоценности.

Теодосия взяла в руку рубиновую брошь, подняла украшение так, чтобы он мог его видеть. Свет костра замерцал на нежно-красном камне, отражаясь от изящных золотых цепочек, свисавших с ее нижней части.

— Ты когда-нибудь слышал термин «сердечные струны», Роман?

— Когда-нибудь слышал термин «сердечные струны», Роман? — повторил Иоанн Креститель и выплеснул воду из клетки.

Роман наклонился к лошадиному брюху.

— Сердечные струны? Да, слышал кое-что. А они действительно существуют?

— Это такое выражение. — Теодосия встряхнула брошью, наблюдая, как свисающие золотые цепочки закачались. — Эта брошь принадлежала моей матери, и я дорожила ею все эти годы. Это рубиновое сердце, и к его нижнему краю прикреплены тонкие золотые цепочки — сердечные струны.

Роман взглянул на поблескивающую брошь — сердце.

— «Сердечные струны» — интересный термин, — пробормотала Теодосия, продолжая наблюдать, как свет костра поблескивает на гранях рубиновой броши. — Когда-то давным-давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время этот термин используется для описания глубокого чувства и привязанности, поэтому говорят, что человек, который чем-то сильно тронут или взволнован, испытывает тянущее чувство в сердце. Я очарована как красотой выражения, так и его определением.