Сердце

Сильные мускулы быстро восстанавливаются после любых испытаний – это мне кто-то когда-то сказал или я где-то прочла, в каком-то исследовании. Такие мышцы могут вытянуть на себе целого человека – и будут держаться дольше, чем можно вообразить. Может быть, даже дольше, чем проживет всё остальное, что является человеком. Как лечебный корсет? Как физиотерапевтическое повествование? Всё, разумеется, так и должно быть: сильные мышцы выносливее слабых мышц, сильные мускулы могут стать еще сильнее, могут крепнуть до бесконечности, пока в один прекрасный день всё не перевернется с ног на голову.

Рыхлая ткань больничной пижамки. Наверное, никто ее не хватился – там вряд ли вообще заметили, что она пропала. Я могла бы выбросить пижамку прямо здесь – в мусорную корзину в салоне автобуса. Потом сесть на другой автобус, вернуться домой, сварить кофе, перелить в термосы. Но прежде зайти в магазин за молоком. И за сливками для пожилых родственников, пьющих кофе по старинке. Перелить сливки в бабушкин сливочник, а молоко в бирюзовый молочник с птицей, купленный на барахолке в Берлине, – или наоборот. Выставить на стол торты и салат, выяснить, как называется произведение, которое собирается сыграть мой брат, отработать произношение и, может быть, если успею, помахать щеткой вокруг стола. Снять всю эту тяжелую одежду. Принять душ. Надеть серебряный браслет со звездой и новые сережки, которые свисают до самых плеч и искрятся.

За окном автобуса на потрескавшемся льду сидят рыбаки, вдалеке виднеются паруса зимних виндсерферов. Они будто летят – прочь, прочь, уменьшаясь до блестящих точек, исчезая из виду. Всю зиму говорили, что лед в окрестностях Хельсинки слишком тонок и хрупок из-за резких перепадов температуры. В Японии я прошла курс серфинга для начинающих. Вставала, скользила к берегу, падала. Инструктор почти не говорил по-английски и всё время добродушно посмеивался надо мной. Потому что я всё падала и падала, но с рвением продолжала тренировку? И всё тараторила, да без толку? Ему было около шестидесяти, он был гибким и быстрым. Днем занимался серфингом, по ночам зарабатывал на жизнь как портье в отеле. От смеха глаза-щелочки лучились светом. Клаус ждал меня на берегу. Позже он сказал, что так и не увидел, как я скольжу по воде. В погоне за лучшей волной мы отправились к следующей бухте.

Настоящие серферы сидели на своих досках вдали от берега и ждали. Идеальной волны? Пару раз, когда накатывал неотразимый, манящий вал, мой инструктор, не сдержавшись, бросался туда, чтобы поймать, – и тут же возвращался ко мне и моим тщетным попыткам удержаться на поверхности мелких прибрежных вод. Среди серферов встречались и женщины, одна из них носила серферскую шапочку из водоотталкивающей ткани с небольшими полями. Она была ловчее всех и будто скользила над волнами с неизменным выражением лица. Woman surfer, сказал инструктор, very good.

Те, на берегу.
У них в ресницах еще
    калифорнийское солнце,
    как круглые персональные радуги.
Никогда не пылит
    этот застывший, сияющий
    берег: полярный круг совсем рядом.
Солнце встает в 09:21.
Завтрак: пара почерневших
    бананов. Серферский «ван»
    припаркован в белом песке
    под соснами.
Выкрашен бирюзовой краской,
    весь в цветах и наклейках:
LOVE, FAITH,
LOST,
PEACE,
PIPES,
MERCY,
KATALYST,
DREAM.

Скоро будешь?! Это Клаус пишет. В салоне автобуса сигнал телефона раздается оглушительно громко. Они тоже едут, Клаус и братья, в другом автобусе или трамвае. Я вижу, как он на огромной скорости несется домой: серебристая запечатанная транспортная капсула, забрызганная грязью. Коляска зажата между другими, в набитой до отказа средней части салона. Затем – пешком по глубоким сугробам. Или они уже дома? Вернулись ко всему, что я оставила. Но я близко, скоро буду. Вот братья, не раздевшись, несутся в спальню, бросаются на кровать, валяются на скомканных одеялах, на засаленных простынях, падают на матрас, взъерошенные. Младенца тоже положили на кровать, и его взгляд обращен к ним, его широко распахнутые глаза. Улыбается мягкими деснами, ему интересно, он ловит их взгляды, запевает свою тихую песенку, безошибочно узнавая свою стаю. Клаус споласкивает молочные пакеты, или, может, он в душе? Кран на кухне капает и капает. Завтра позвоню слесарю! Это он говорит или мне кажется? Я чую их, вижу тени во всю стену, переменчивые, растущие очертания. Клаус в дырявых кальсонах порхает туда-сюда, как колибри, с чашкой кофе в руке, окруженный тремя дрожащими тенями поменьше ростом. Я вижу их, как во сне, на фоне желтых обоев.