Сердце

Вот сейчас манит и жжет огнем, но мне так трудно выйти из дома, из подъезда, покинуть пределы двора. Я не знаю, будут ли ноги нести меня, уверенно ступая вперед, но в то же время крепко стою на земле, в талом снеге, на солнце. Иногда кажется, что я выглядываю в мир, находясь внутри чего-то неописуемого, как будто всё, что способен охватить мой взгляд, не принадлежит мне, а существует отдельно, плавая в космическом пространстве. Впрочем, если задуматься, сейчас не так. Экран телефона бликует: не видно, который час. Нет сил изменить настройки, чтобы изображение стало четче. Я знаю, что время идет час за часом. Сосед со второго этажа сидит у стены, еще недавно освещенной солнцем, лопата стоит рядом, в руке у него термокружка. Может быть, он завтракал, пока дети штурмом брали горку, а теперь спокойно допивает кофе. Может быть, термокружку ему дала жена.

Здравствуйте, приветствует он, завидев меня и опустив кружку. Осторожнее, не поскользнитесь – в такой-то обуви.

Поправляет очки, робко вглядывается в мое лицо. Как вы? Нормально, отвечаю я. Он аккуратно ставит кружку рядом с собой на скамейку и, поколебавшись, добавляет: мы с Эллой всё думаем – что-то давно вас не видно. Ребенок-то родился? Я киваю. Солнце слепит глаза. Он родился с пороком сердца. Сосед отвечает: тяжко. У меня тоже был ребенок, умер во время родов. В первом браке, давно уже.

Воздух огромный, хотя меня окружают три многоэтажки и улица с самым оживленным движением в городе. Задувает под куртку, в рукава, под манжеты. Стоять здесь – совсем не то, что смотреть на улицу через окно, или сбегать в магазин, или за кофе в «Макдональдс» у шоссе. Света всё больше. Говорят, день стал прибывать.

Я могла бы прогуляться: идти недалеко, и ноги, кажется, вдруг снова привычно сильные. Можно пойти через лес, там есть подходящая прогулочная дорожка. Лара бы точно так поступила. Она сказала бы: то, что надо – кислород, свет, проснешься, встрепенешься, как трава или зверь (ведь мы и есть звери). А как архитектор она добавила бы, что лесная тропинка – это самый прямой путь, зачем петлять, объезжая лес. Пешком будет меньше километра.

Но я хочу сесть в транспорт, отдаться ему. От выхлопных газов слезятся глаза. Вот нога, вот ботинок, под ним гравий. Тут и там островки снега, между ними лед. Зеленого сигнала светофора приходится ждать долго. Машины всегда в первую очередь. К перекрестку подходят люди и один за другим нажимают на кнопку переключения сигнала. Большинству из них не хватает терпения и, посмотрев по сторонам, они идут на красный. Никто не попадает под колеса. Взяв кофе в киоске на углу, я встаю на остановке: мои крепкие ноги – как мощные сваи, вбитые в снег. Это шоссе идет вдоль берега залива к центру города, мимо больницы. Можно сесть на любой автобус. Четыре остановки.

Всё так и лежит в карманах. Застиранная ткань – больничная пижамка, которая почему-то была на нем в день выписки, под слоями домашней одежды. С тех пор ее не стирали. Я делаю вид, что кашляю в рукав, а на самом деле принюхиваюсь к ней. Пахнет ли новорожденным, пахнет ли недугом?

И все сразу на мгновение оборачиваются – кто косится, кто смотрит прямо. Полсекунды на сканирование – и вот меня приняли в круг граждан, стоящих на остановке. Я не разминаю суставы, чтобы показать, какая я молодец, не поворачиваю голову из стороны в сторону, чтобы снять напряжение в мышцах шеи. Стою, опустив уголки рта, и даже не пытаюсь хотя бы немного растянуть их в улыбке. Но, несмотря на затекшие суставы, мешковатую зимнюю куртку и слезящиеся от света глаза, я, очевидно, произвожу приличное впечатление.

Проездной давно просрочен. Заплатив наличными, я сажусь прямо за водителем, на место, предназначенное для пассажиров с собаками-поводырями. Обычно оно свободно: наверное, все оставляют его незрячим. Водитель всю дорогу говорит по телефону, тон у него сердитый – или просто энергичный. Все остальные молчат. Из громкоговорителей раздается музыка, которую я слышала много раз в жизни, не зная названия. И никогда не узнаю, потому что запомнила звучание, еще не понимая по-английски, и теперь не могу различить настоящие слова. Хорошо бы всё же выяснить, как она называется, но как только тает последняя нота, я не могу вспомнить мелодию. Всё как ветром сдувает – и музыку, и текст. Baby? Heart? Stay?

И вот опять ноги: я их не чую, как будто мы не связаны, как будто ступни не касаются пола автобуса, не достают, хоть и очевидно, что ноги у меня нормальной длины. Или я просто не знаю, как их расслабить и что вообще с ними делать. Однако, опустив взгляд, вижу: ноги на месте.