Сердце бури

Два пристава, которые его сопровождают, прислоняют Фабра к стене. Он пытается отдышаться. Мимо него трое тащат по полу обмякшее тело Камиля. Его глаза закрыты, на губах кровь. Фабр видит Камиля, его лицо искажается и внезапно он начинает плакать.

– Ублюдки, ублюдки, – говорит он. – Какие ж вы ублюдки.

Фукье обводит глазами присяжных. Субербьель отводит взгляд.

– Видимо, это все, – говорит он Эрманну, кивает Вадье. – Довольны?

– Я буду доволен, когда их головы слетят с плеч.

– Передают, толпа собралась большая, но не буйная, – говорит Фукье. – Как и сказал гражданин Робеспьер: никому нет до них дела. Все кончено.

– Мы вызовем их в зал суда и начнем все снова?

– Нет, думаю, не стоит, – говорит Фукье. Он передает документ одному из судейских. – Отведите их в приемную. Это смертный приговор. Зачитаете, пока Сансон будет стричь им волосы. – Он вынимает часы. – Четыре часа. Он успеет.

– Мне плевать на ваш приговор. Я не хочу его слушать. Мне неинтересен ваш вердикт. Дантона будет судить народ, а не вы.

По привычке Дантон продолжает вещать начальственным голосом, поэтому никто из тех, кто с ним рядом, не слышит, как им зачитывают приговор. В тюремном дворе перешучиваются помощники Сансона.

Лакруа сидит на деревянном табурете. Палач, отвернув ворот его рубахи, быстро срезает волосы на затылке.

– Один без сознания, – кричит стражник. – Один без сознания!

За деревянной решеткой, что отделяет осужденных от внутреннего двора, палач поднимает руку, давая понять, что слышит. Шабо завернут в простыню. Лицо у него синее. Он почти в коме. Только губы шевелятся.

– Он заказал мышьяк, – объясняет стражник. – Заключенные все время что-то заказывают.

– Да, – говорит Дантону Эро. – Я размышлял над этим. В конце я решил, что покончить с собой в таких обстоятельствах значит признать вину, и, если они настаивают на том, чтобы отрезать тебе голову, это всего лишь вопрос вкуса. Кто-то же должен подать пример этим подонкам? В любом случае лучше всего было бы вскрыть себе вены.

Его внимание приковано к противоположной стене, где продолжается яростная потасовка.

– Мой дорогой Камиль, чего ради? – спрашивает Эро.

– Уж и хлопот вы нам доставили, – говорит один из стражников.

Наконец им удается крепко связать Камиля. Они обсуждают, не стукнуть ли его хорошенько, чтобы он лишился сознания, но тогда Сансон вспылит и назовет их чертовыми неумехами. Когда его пытались усадить прямо, чтобы отрезать волосы, то порвали ему рубашку на спине, и теперь с худых плеч свисают лохмотья. На левой скуле явственно проступает багровый синяк. Дантон садится на корточки рядом с ним.

– Мы должны связать вам руки, гражданин Дантон.

– Одну секунду.

Он наклоняется, снимает с шеи Камиля медальон, в котором заключена прядь волос Люсиль, сует медальон в его связанные ладони и чувствует, как пальцы Камиля сжимаются.

– А теперь давайте.

Лакруа пихает его под ребро:

– Эти бельгийские девочки – оно того стоило?

– Оно того стоило. И вовсе не из-за бельгийских девочек.

Эро немного бледен, когда поднимается в первую из повозок, но больше на его лице ничего не прочесть.

– Я рад, что мне не придется ехать с ворами.

– В этой повозке только лучшие из революционеров, – говорит Дантон. – Вы готовы через это пройти, Фабр, или мы похороним вас в пути?

Фабр с усилием поднимает голову:

– Дантон. Они забрали мои бумаги.

– Да, забрали.

– Я только хотел дописать мой «Мальтийский апельсин». В нем есть чудесные строки. А теперь комитет заберет рукопись, и этот ублюдок Колло присвоит ее себе.

Дантон запрокидывает голову и начинает смеяться.

– Его поставят в «Комеди Итальен», – говорит Фабр, – под именем этого чертова плагиатора.

Новый мост, набережная Лувра. Повозка трясется и качается. Он расставляет ноги, чтобы стоять прямо и поддерживать навалившегося Камиля. Его слезы пропитали ткань Дантоновой рубашки. Камиль оплакивает не себя, а Люсиль: их общность, вечность их писем, жесты, ужимки и шуточки, все ушло, все потеряно, – и их ребенка.

– Вы не отвечаете высоким стандартам Эро, – мягко замечает Дантон.

Он изучает лица толпы. Молчаливые и равнодушные, люди замедляют продвижение повозки.

– Давайте попробуем умереть достойно, – предлагает Эро.

Камиль поднимает глаза, резко выходя из скорбного оцепенения.

– Черт вас подери, – говорит он Эро, – не будьте таким бывшим.

Набережная Эколь. Дантон разглядывает фасады.

– Габриэль, – шепчет он.

Он смотрит вверх, словно надеется увидеть кого-то: лицо за портьерами, руку, поднятую в прощальном жесте.

Улица Оноре тянется бесконечно. В ее конце они выкрикивают проклятия закрытым ставням дома Дюпле. Впрочем, Камиль пытается говорить с толпой. Сансон трусливо озирается. Дантон роняет голову, шепчет:

– Прекратите. Оставьте в покое этот подлый сброд.

Садится солнце. Когда они будут мертвы, совсем стемнеет, думает Дантон. В хвосте повозок аббат Кераванан в одежде санкюлота молча читает молитву о тех, кому вскоре предстоит умереть. Когда повозка сворачивает к площади Революции, он поднимает руку, давая им условное отпущение грехов.