Сердце бури

Председатель вправе использовать любые способы, дозволенные законом, дабы поддерживать свой авторитет и авторитет Революционного трибунала, и подавлять любые попытки обвиняемых нарушить общественный порядок или препятствовать ходу правосудия. Постановляется, что обвиняемые в заговоре при попытке оспорить или оскорбить правосудие должны быть объявлены вне закона и немедленно осуждены.

– Бога ради, – шепчет Фабр. – Что все это значит?

– Это значит, – бесстрастно отвечает Лакруа, – что отныне ход судебного заседания отдается им на откуп. Если мы потребуем свидетелей или перекрестный допрос или просто захотим что-нибудь сказать, они немедленно завершат процесс. Если хотите, выражусь более наглядно: Национальный конвент только что нас убил.

Закончив читать, прокурор осторожно поднимает глаза на Дантона. Фабр складывается пополам в кресле, его ребра содрогаются, алая кровь хлещет на полотенце, которое он держит у рта. Эро сзади кладет ему руку на плечо, возвращая Фабра в вертикальное положение. На аристократическом лице написано презрение; он не выбирал себе компанию, но намерен и дальше подтягивать остальных до собственных высоких стандартов.

– Заключенному требуется помощь, – говорит Фукье привратнику. – Демулен, кажется, тоже на грани срыва.

– Заседание откладывается, – заявляет Эрманн.

– Присяжные, – говорит Лакруа. – На них одна надежда.

– Нет, – отвечает ему Дантон. – Надежды больше нет.

Он встает. В последний раз в этот день его голос прокатывается по залу: и даже теперь кажется, что его невозможно убить.

– Я останусь Дантоном до самой смерти. А завтра усну во славе.

Улица Марата.

Она снова написала Робеспьеру. Заслышав на улице шаги патруля, порвала письмо. Затем подошла к окну. Солдаты строились, звенела сталь. Они решили, у меня здесь армия, подумала она.

К тому времени, как солдаты подошли к двери, она подхватила саквояж, в который заранее сложила необходимые вещи. Ее маленькие дневники были уничтожены: настоящие записи о ее жизни больше не существовали. Кошка потерлась о ее щиколотку, она наклонилась, чтобы провести пальцем вдоль спинки.

– Тихо, – сказала она. – Не волнуйся.

Жанетта закричала, когда ей предъявили ордер. Люсиль покачала головой.

– Ты попрощаешься вместо меня с малышом, моей матерью, отцом и Аделью. Передавай мои наилучшие пожелания мадам Дантон и скажи, я желаю, чтобы в будущем ей повезло больше. Не думаю, что есть смысл что-либо искать, – сказала она офицерам. – Вы уже забрали все, что могло бы заинтересовать комитет, и многое из того, что комитету неинтересно. – Она подняла саквояж. – Идемте.

– Мадам, мадам. – Жанетта вцепилась офицеру в руку. – Позвольте мне сказать кое-что, пока вы ее не увели.

– Только быстро.

– Приходила одна молодая женщина. Из Гиза. Вот. – Жанетта бросилась к конторке. – Она оставила это, чтобы вы знали, где ее искать. Она хотела с вами повидаться, но теперь уже поздно.

Люсиль взяла карточку. «Гражданка де Тайлан» значилось на карточке крупным угловатым почерком, и ниже, в торопливой скобке: «Роз-Флер Годар».

– Мадам, она была так расстроена. Ее отец болен, она в одиночку добиралась до Парижа из Гиза. Говорит, там только недавно узнали об арестах.

– Вот она и явилась, – мягко промолвила Люсиль. – Роз-Флер. Слишком поздно.

Она перекинула плащ через руку. Вечер был теплым, у двери стояла закрытая коляска, но, возможно, в тюрьме будет холодно. Вы бы тоже думали, что в тюрьме будет холодно, разве нет?

– Прощай, Жанетта, – сказала она. – Береги себя. Постарайся нас забыть.

Письмо Антуану Фукье-Тенвилю: