Глория Вандербилт, дизайнер, работала на компанию Murjani; раньше мы встречались с ней один раз, мельком, – буквально только поздоровались. Она меня заворожила. Глория вела невероятно эксцентричный образ жизни: светская львица и богатая наследница, которая стала художницей, актрисой, писательницей, моделью и модным дизайнером. В связи с этой рекламой больше всего меня интересовала именно она. И еще идея поп-арта. Я хотела создать рекламу, которая не только продавала бы джинсы, но и резонировала с моей собственной жизнью, что-то вроде художественного рок-клипа. Мы пригласили наших друзей: Lounge Lizards, Джеймса Ченса и Аню Филипс, чтобы они тоже поучаствовали. Но в этой маленькой авантюре на стыке искусства и коммерции мне больше всего запомнилось то, какими тесными оказались те розовые джинсы. До смешного тесными. Мне даже потребовалась помощь нескольких симпатичных представителей мужского пола, чтобы их снять.
Память субъективна. Многое зависит от того, под каким углом ты смотришь на события. Вести беседы о политике и деньгах – или о том, кто, когда и какие наркотики принимает, – все равно что пересматривать фильм «Расёмон»[69]
. Всем приятно думать, что это именно они открыли нас, сделали меня звездой, приручили маленьких чокнутых маньяков, которые бесились в студии. Что касается последнего, то это, кажется, воспоминания Майка Чепмена, хотя лично я такого не помню. Как бы то ни было, мы любили Майка, и без него нам никогда бы не удалось сделать такие шикарные записи. Мы так его обожали, что согласились провести два месяца в Лос-Анджелесе и записать с ним новый альбом. Раньше его заставляли приезжать в Нью-Йорк, и ему это не нравилось. Так что единственным честным и справедливым выходом было самим заявиться в город машин, где попасть куда-либо можно только на автомобиле, и записать там альбом под названием Autoamerican.Нас поселили в Oakwood Apartments; сначала мы не знали, что это по другую сторону холма, в Бербанке. Здесь было полным-полно бездомных и драгдилеров. Часто мы попадали в поток машин без опознавательных знаков, которые вдруг появлялись, окружали какой-нибудь автомобиль и арестовывали его пассажиров – совсем как в старые добрые времена в Нью-Йорке. Вот только это был не Нью-Йорк, а Бербанк. Мысль о том, чтобы провести там два месяца, каждый день просыпаться рано утром и мчаться в голливудские United Western Studios, к разряду приятных не относилась. А в один из дней мы услышали оглушительный рев полицейских вертолетов над головами, как будто оказались во Вьетнаме. На парковке кого-то застрелили. Так у нас появился предлог, чтобы убраться из этого места и на всех парах умчаться на другую сторону холма. Мы въехали в Chateau Marmont, в один из их типичных старых летних домиков, расположенных рядом с бассейном. Этот небольшой дом нам понравился куда больше.
Autoamerican сильно отличался от Eat to the Beat. Мы очень хотели создать нечто, что вышло бы за пределы наркотического психодела, а также того, что уже было принято считать почерком Blondie. Пространство поп-музыки стало очень сегментированным. Разделение на определенные направления, в которые вливались новые исполнители, облегчало задачу индустрии, формировавшей потребительский рынок.
Мы же хотели создавать музыку, которая вышла бы за эти рамки и объединила людей. Главная тема Autoamerican – разнообразие: музыкальное, культурное, национальное. Мы использовали все музыкальные стили: рэп, регги, рок, поп, бродвейский мюзикл, диско, джаз.
В звукозаписывающей компании альбомом не впечатлились. Но к тому времени мы уже привыкли к их вопросам в стиле: «А где хиты?» У нас уже были хиты, и мы не обращали внимания на подобные претензии. Так же, как мы научились пропускать мимо ушей нападки критиков, которые напустились на Blondie из-за наших хитов и обвиняли нас в том, что мы продались. Ах эти маленькие диванные герои, сражающиеся в первых рядах за чистоту поп- и рок-музыки. Для них не может быть никаких компромиссов между искусством и коммерцией! В одном особенно идиотском обзоре Rolling Stone обвинил нас в том, что наш альбом является «предвестником смерти поп-культуры».
К началу восьмидесятых новая волна уже влилась в массовую культуру, как ранее панк и хиппи. Мы не могли следовать за глянцевыми передовыми группами новой волны. С нашей точки зрения, это было слишком благоразумно. Мы хотели делать нечто радикальное. Мы не относили себя к новой волне – вероятно, критики навесили на нас этот ярлык, – и мы делали то же, что и все нормальные панки, то есть сносили стены. Мне осточертело заниматься тем, чего от меня ожидали другие люди.