Сердце лётного камня

– Писала бы ты лучше о том, как замминистра промышленности бросила мужа и ребенка и сейчас крутит роман со своим секретарем, – посоветовала она. – Или о том, как сбежавший монкул напал на женщину, и та забеременела…

– Ты представляешь? – возмущалась Агата, ее ярость и разочарование извергались вулканом. – Им не нужны настоящие новости, им подавай дурацкие небылицы!

– А на что ты рассчитывала, устраиваясь в бульварную газету? – деликатно попыталась напомнить ей об очевидном Ника. – Что «Столичный экспресс» интересует серьезная репортерская деятельность?

В глубине души она испытала облегчение. Ника не сомневалась, что если репортаж о монкулах будет опубликован, то Агате грозят серьезные неприятности, и была рада, что пока все газеты от него отказывались. Но говорить об этом подруге она, разумеется, не собиралась; Ника видела, насколько это для нее важно.

– Да все я понимаю, – вздохнула Агата. – Но я думала – тема-то скандальная, а им как раз скандалы и нужны. Однако редакторша только поджала губы и заявила: «Настойчиво советую вам вообще забыть эту тему – ради вашего же блага…» Но ничего, я все равно найду, где его опубликовать! – воинственно добавила она.

– Несмотря на то что тебя фактически открытым текстом предупредили этого не делать?

– Конечно. Как же иначе люди узнают о происходящем? Собственно, я и сама не знаю, что происходит, но именно с таких вот репортажей и начинается выяснение истины. Народ имеет право знать!

– Да народу нет до этого дела! – не выдержала Ника. – Народу нужно, чтобы зарплату платили вовремя, чтобы была крыша над головой и еда на столе! Для них обращение в монкула – нечто чуждое и страшное, то, что происходит где-то далеко-далеко и с кем-то другим. И разумеется, такое никогда не случится с ними и их близкими. Пойми: пока проблемы не коснутся их лично, людям будет все равно. Ты можешь трубить о чем угодно со страниц всех газет, но, если это не затрагивает людей напрямую, они не оценят твоей жертвы, потому что им просто наплевать.

Агата насупилась, но через несколько мгновений упрямо выпятила подбородок.

– А вот писали бы газеты об этом чаще – и людям не было бы все равно!

Ника лишь тяжело вздохнула.

* * *

Это было сродни больному зубу, который так и тянет постоянно трогать языком. Похоже на то странное чувство, которое заставляет вечерами заглядывать в освещенные окна чужих домов, хотя это и вызывает в душе неприятную, щемящую тоску…

Ансель знал, что, даже если он снова увидит Мию, ничего хорошего это не принесет и ничего не изменит. Только снова станет невыносимо больно. Даже хуже, чем прежде. Да, формально Мия не умерла, она живет, дышит, ест и спит. Но по сути, Мия мертва, ведь в монкуле не осталось ничего от ее характера и личности. И пока Ансель был далеко, в Кибири, в каком-то смысле он Мию похоронил, ведь ее приговорили к пожизненному сроку. Но сейчас, когда он увидел ее оболочку, – пустую, механическую оболочку с застывшим взглядом, – оболочку, которая только отдаленно напоминала Мию, вся горечь, вся невыносимая боль потери, которые осели на глубине души, поднялись, словно ил, который взметнуло с морского дна штормом.

Ансель знал, что не сможет достучаться до девушки, не сможет разбудить спрятанную в самой глубине личность. Не потому, что она так хорошо там заперта, а потому, что ее там нет. Знал, но сердце, не желая слушать доводы разума, вопреки всему надеялось на невероятное чудо… Надеялось, что великая любовь сильнее любых аппаратов Министерства труда и исправления, что великая любовь одолеет все возведенные людьми препоны… Вернет из небытия. Что Ансель сможет достучаться, докричаться до Мии. Что если только он сможет остаться с ней один на один, посмотреть ей в глаза, заставить сфокусировать на нем взгляд, то дотянется до самого дна ее души и найдет там тщательно похороненную личность девушки. Дотянется, захватит – и вытянет наружу.

Глупое сердце!

Ансель знал, что это невозможно.

Знал, и все же каждый вечер, едва заканчивались занятия в Конструкторской и работа над «Ураганом», он ехал в зоопарк. Его словно тянуло туда магнитом, словно тащила неведомая сила.

Ансель устраивался напротив входа в зоопарк – и ждал, ждал, когда появится команда монкулов с надсмотрщиком и, подчиняясь неслышным приказам свистка, отправится заниматься уборкой. Что он собирался делать, когда увидит Мию – подойти к ней, попытаться заговорить, как-то растормошить, – он не знал. Просто стоял и всматривался в застывшие лица монкулов, выискивая в нем одно-единственное. Любимое. Дорогое. Потерянное.

К счастью или к несчастью, Мии среди них не было. И, нехотя покидая свой пост у зоопарка, Ансель говорил себе, что, скорее всего, команды монкулов постоянно меняют и что, если один день они убирали в зоопарке, это не значит, что они в нем работают каждый день. А значит, Мия снова затерялась в огромном Сирионе и ему нет необходимости дежурить у ворот зоопарка.

Ансель говорил себе это каждый вечер. Но наступал следующий день и следующий вечер, и он снова садился на паробус и ехал к зоопарку.