Сердце Малого Льва (СИ)

— И с таким настроением ты собираешься задержаться тут еще на два месяца?

Она опомнилась и постаралась взять себя в руки.

— Себя я тоже изучаю, не волнуйся.

— Так изучи свою жалость и пойми, откуда она взялась?

— Они живые, — повторила Синтия.

— Да, — кивнул Леган, — они не игрушки. Но они прекрасно знают, в какие игры играют. В войны! Ты забыла, кто твой Лафред? Дикарь и убийца. Ты забыла, что это он напал на Плобл?

Что это с его помощью прекрасная, культурная страна превратилась почти в пепелище… ничего, кроме смерти он и не заслуживает. Да он и сам это знает. За всё надо платить свою цену.

— Да, он знает.

Тогда, летом, ей было всё равно, кто чего заслуживает, кто прав, а кто виноват в этой войне, она была наблюдателем. Толпа на площади, конечно, его ненавидела, кричала, визжала и свистела. Ей всё это было дико и любопытно одновременно. Она стояла, зажатая со всех сторон плотными телами, и смотрела на казнь, как на спектакль.

А этот дикарь на эшафоте молчал. Его мучили, а он молчал! Он всё время молчал, даже не крикнул ни разу и смотрел в толпу без ужаса и без злости. Без тех самых примитивных эмоций, которые она явилась изучать. А потом он посмотрел на нее. Вряд ли он видел ее тогда, но она сама как будто взглянула на себя со стороны, такую непричастную, брезгливую, чистенькую, умненькую, возвышенную…

— Мне пора, Леган. Дай мне лекарства.

* * *

В лагерь она добралась уже поздно ночью. Ее лапарг устал, устала и продрогла и она сама.

Привязав мохнатого зверя к ограде, она зашла в тускло светящуюся изнутри палатку Лафреда.

Посредине тлели угли очага, от них уже невозможно было согреться, дым залепил глаза и ноздри. Она закашлялась.

— Где ты была? — строго спросил Лафред со своего топчана.

Тон вопроса ей не понравился. Да и ответа у нее не было.

— Я не хочу об этом говорить, — сказала она, наклоняясь к углям.

Он сел, надевая меховые сапоги, и тоже закашлялся.

— Тебе нельзя дышать таким дымом, — добавила Синтия и принялась раздувать огонь.

— Я должен знать, где ты бываешь, — заявил он хмуро.

— Зачем?

— Что значит, зачем? Ты пока еще живешь со мной. И об этом знает всё войско. Соблюдай хотя бы приличия!

Новые поленья вспыхнули. Осветилось его некрасивое лицо и его невыносимые глаза, в которые она не могла смотреть с тех самых пор…

— Хорошо, — прошептала она, — я всё поняла. Я буду соблюдать приличия.

— Где ты была? — повторил Лафред.

— А этого я не могу сказать.

— Почему?

— Я не хочу тебе врать.

— Мне не нужно врать. Если у тебя появился наконец мужчина, то тебе больше нет нужды оставаться в моей палатке. Или ты забыла, почему я оставил тебя здесь?

Лафред поставил на жаровню чайник и сел за стол. Она почувствовала, как сердце ее сжимается то ли от боли, то ли от жалости и падает, падает, падает в бездонную яму…

— Нет у меня никакого мужчины, — стуча зубами, сказала она.

Было уже не холодно, а ее новый матрикат била мелкая дрожь. Наверно, он получился не таким удачным, как предыдущий, слишком чувствительным к холоду.

Синтия подошла к столу, бросила на него свою мокрую от снега сумку и выставила перед хмурым Лафредом баночки с лекарствами, коробки со шприцами, пачки таблеток, упаковки биопластыря…

— Это от Великого Шамана? — усмехнулся он, ледяной взгляд потеплел.

— Не спрашивай, — тихо сказала она, — давай я перевяжу тебя?

— Вяжи.

Он сидел смирно. Синтия сняла бинты, а руки у нее всё дрожали. «Что-то не в порядке с матрикатом», — окончательно убедилась она.

— Тебе не больно?

— Нет.

«Головы вождей летят обычно первыми. А у твоего она и так плохо пришита…»

— Скажи, а тогда… что ты чувствовал?

— Когда?

— Когда тебя казнили.

— Не помню.

— Разве это можно забыть?

— Это было в другой жизни.

— А в этой? Ты не боишься смерти? Ведь всё может повториться.

— Зачем тебе это знать, Синтия: чего я боюсь, чего не боюсь?

— Я хочу понять тебя.

— Зачем?

— Лафред, мне так трудно на это ответить!

— Мне тоже.

Он был космат. Она погрузила пальцы в его грязные, нечесаные волосы, и ей не было мерзко. От него пахло потом и дымом, но ее и это уже не раздражало. Оказалось, ко всему можно привыкнуть.

— Я устал, — сказал он хрипло, — поедем завтра в лес?

— Конечно, — согласилась она.

— Только оденься потеплее, ты вся дрожишь.

— Хорошо.

Чайник закипел. Она грела руки о кружку, а они всё тряслись. Дрожь шла откуда-то изнутри, из глубины ее существа.

— Скоро возьмем столицу, — усмехнулся Лафред, — отогреешься во дворце царя Ихтоха.

— А если не возьмем?

— Возьмем. Так предрек твой Великий Шаман.

— А если он ошибся?

Лафред посмотрел на нее холодными синими глазами и взял ее за руку.

— Синтия, чего ты всё время боишься?

— Я?!

— Ты всегда предполагаешь самое худшее. Поверь, так жить нельзя. Иначе с ума сойдешь.

— Вот я и схожу, — пробормотала она.

— Умирать никто не хочет. Все хотят жить. И побеждать.

— Ты тоже хотел жить и побеждать. Однако тебя казнили.

— Однако, я жив.

— Но тогда ты этого знать не мог.

Лафред стиснул ее руку.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Я просто боюсь за тебя, — смутилась она.

— Да. И даже больше, чем это объяснимо.

— Извини… — она забрала свою руку, — я хочу спать.