Сердце Малого Льва (СИ)

Первый штурм закончился неудачей. Точнее, рурги просто не подпустили войска дуплогов к столице, выставив вокруг нее все свои силы. Они-то ждали подкрепления и сил не жалели.

Да и терять им было уже нечего.

А дуплоги с подземелами и союзными племенами, предчувствуя близкую победу, хотели жить. И не просто жить, а в роскоши, доселе невиданной и даже порой непонятной.

Поражение не стало трагедией, но весьма озадачило всех вождей, включая самого Лафреда.

В небольшой деревушке, где теперь разместился его штаб, они целыми днями что-то обсуждали, спорили, допрашивали пленных и разведчиков. Все остальные дома были заполнены ранеными. Синтия при всем желании не смогла бы помочь всем, поэтому просто обходила эти обители боли и страдания стороной. Чем дальше, тем всё невыносимей ей становилось в этом жестоком мире.

Одно радовало — в доме было тепло. В ее комнатке стояла для обогрева каменная печурка, на ней можно было просушить мокрые сапоги, носки и варежки. Хозяева сбежали еще до прихода войска, и можно было только догадываться, какие они были, молодые или старые, гостеприимные или нет, сколько у них было детей…

В горнице не смолкали споры. Синтия согрела воды, достала из сумки зеркало и пузырек с перекисью водорода. В этом мире всё было сложно, и одной мыслью цвет волос не изменялся.

Ей пришлось вспомнить историю и средства, которыми пользовались древние женщины.

Конечно, никакой подобной косметики Кристиан для нее не предусмотрел, поэтому сгодилась аптечка.

Кожу изрядно пожгло, она впервые поняла древнюю женскую заповедь о том, что красота требует жертв. Хотя красота в данном случае ее волновала мало. Ей не хотелось, чтобы над Лафредом смеялись, вот и всё.

К ночи неугомонные вожди все-таки разошлись. Она вышла их проводить в шапке, закрыла дверь и принялась убирать со стола пустые кружки и объедки.

— Завтра сам осмотрю все позиции, — устало сказал Лафред, — а то каждый твердит свое.

Никому нельзя доверять, Синтия. Почуяли близкий конец и думают, что каждый сам по себе справится… А подземелы трусливы, норовят по нашим трупам войти в город… Не будет этого!

— Конечно, не будет, — улыбнулась Синтия, — ты не позволишь.

— Ты уходила куда-то? Я и не заметил.

— Ты вообще мало что замечаешь в последние дни.

— Да? Наверно… Согрей мне воды.

— Она давно согрета.

Синтия подошла к нему с чайником. Он склонился над тазом и умыл лицо. Она протянула ему полотенце. Он улыбнулся. На его суровом лице так редко появлялась улыбка, что у нее снова сжалось сердце.

— Лафред, — прошептала она, — посмотри на меня.

И сняла шапку. И в ту же секунду поняла, что она наделала. Улыбка его окаменела, глаза сверкнули, по скулам прокатились желваки.

— Где же твой пояс? — спросил он хрипло, — или ты хочешь получить его от меня?

— Лафред, — пробормотала она почти с ужасом, — это только краска! Краска и всё! Я это сделала для тебя.

— Зачем? — спросил он сухо.

— Ну… я ведь живу с тобой. И все считают, что я твоя женщина.

— Это не так, — сказал он.

— Да… и это невозможно… но я не хотела сплетен.

Он повернулся к ней спиной.

— И не хотела, чтобы над тобой смеялись! — добавила она в отчаянии.

Лафред долго молчал, глядя в темное окно. Потом обернулся к ней, лицо было отрешенно- спокойным.

— Знаешь, меня бы это волновало в той, первой жизни, — сказал он.

— А теперь?

— А теперь мне всё равно.

— Неправда! Тебе больно!

— Больно мне было там. На эшафоте.

Синтия с ужасом отступила к дверям.

— Ты всё время спрашиваешь, что я там чувствовал? Тебе это очень любопытно? Так вот это была боль. Боль! Сплошная боль! И ничего, кроме боли…

Было ощущение, что грудь забинтовали тугим резиновым бинтом. Как больная старуха, она прошаркала до скамейки у стены и опустилась на нее, стискивая руки.

— Прости меня, Лафред. Я хотела как лучше.

— Ты слышала об Эдеве? — спросил он хмуро.

— О твоей жене? Да, мне говорили.

— Она не была моей женой. Какой-то подлый рург соблазнил ее и скрылся. Она явилась в селенье ночью, белокурая и без пояса. Мне пришлось отдать ей свой, чтобы спасти ее от позора… Так вот, во второй раз этого не будет.

— Но между нами нет никакого рурга, — проговорила она в отчаянии, — это в самом деле только краска.

— Между нами больше, — заявил он, — ты меня не любишь. И что мне с того, что будут болтать в лагере?

— Я… — Синтия поняла, что окончательно запуталась, — я люблю тебя, — сами прошептали ее губы.

— Твоя любовь сильно смахивает на жалость, — усмехнулся он, — нашла, кого жалеть, в самом деле…

Она вдруг как будто очнулась. И ужаснулась, что уже всерьез начинает жить страстями этих низших существ.

— Вот тут ты прав, — сказала она, резко вставая и как будто сбрасывая с себя наваждение, — жалеть тебя не за что. Это твоя война, ты сам ее начал. Ты захватчик и убийца, ты дремучий дикарь, занятый естественным отбором, как и все вы… можешь не беспокоиться, я нисколько не нуждаюсь ни в твоем поясе, ни в твоей любви!