Сердце Малого Льва (СИ)

Сон не шел. В трех шагах от очага было уже холодно. Синтия лежала, стуча зубами, уткнувшись носом в вонючую подушку, набитую пером фунха, подтыкая под себя со всех сторон одеяло из шкур и проклиная этот ужасный плотный мир с его грязью, болью, холодом и страхом. И свою глупость.

— Ложись ко мне, — услышала она голос Лафреда, — будет теплее.

Сердце сжалось.

— Нет, спасибо, — пробормотала она, — мне и так тепло.

— Да не бойся ты, — усмехнулся он, — ты же знаешь, что я ни на что не годен. Просто согреешься.

— Мне тепло, — упрямо повторила она.

— Как хочешь, — ответил он хрипло.

* * *

Утро выдалось хмурое и туманное. Зато немного потеплело. Синтия пошла за водой и увидела, как сестра Лафреда купается в проруби. Потом она стояла босиком на снегу и растирала полотенцем спину, вся такая тонкая, жилистая, широкоплечая, в общем, сложенная как юноша. Это считалось у дуплогов красивым. Удивительно длинные у нее были волосы, они доставали до пят. Норки обычно обворачивала их вокруг шеи как шарф.

— Тебе не холодно? — поежилась Синтия.

— А тебе? — усмехнулась охотница.

На лицо падали редкие, липучие снежинки. Меховые сапоги от подтаявшего снега уже промокли. Ничего в этом хорошего не было.

— Мне зябко, — призналась она.

— Послушай, неженка, — юная воин-охотница надела штаны, и выпрямилась, утягивая их ремнем на узкой талии, — кто бы говорил! Живешь с нашим вождем! Разве Лафред дарит тебе мало мехов?

— Мехов мне хватает — проговорила Синтия смущенно, — но если ты думаешь, что я его любовница…

— Так никто не думает, — презрительно сказала Норки.

— Почему? — совсем растерялась она.

— А ты почаще ходи без шапки. Пусть все видят твои волосы. И смеются над Лафредом!

— Но при чем тут мои волосы?

— Сама знаешь.

Воин-охотница накинула меховой полушубок и пошла по тропинке в лагерь. Синтия на минуту застыла на ветру и даже не утирала мокрые снежинки с лица.

Она вспомнила, что странная физиология у женщин этой планеты как-то связывала дефлорацию и пигментацию волос. И это имело какое-то важное значение во всей их жизни.

Очевидно, это было связано с продолжением рода. Зачинали женщины только от самых сильных и здоровых мужчин. Естественный отбор работал на одно плотное тело. Умные, добрые, талантливые, но слабые оставались за чертой.

Лафред же не только не мог никого зачать, но и просто овладеть женщиной. Для Синтии это не имело никакого значения, но очевидно, для этого примитивного мира такое бессилие равнялось позору. Иначе, почему так злилась Норки? Почему Улпард с Доронгом не уставали отпускать всякие пошлые шуточки?

От мысли, что над Лафредом кто-то будет смеяться, Синтии стало больно. Она зачерпнула воды и с усилием вытянула ведро. «Как глупо», — подумалось ей, — «знать бы раньше, заказала бы матрикат с белыми волосами».

Оранжевое солнце, прячась за плотными тучами, придавало утру зловещий оттенок.

Войско готовилось к предстоящему штурму, и напряжение буквально висело в воздухе. Синтия старалась не думать, чем всё это кончится. В конце концов, ее это не касалось. Ей не нравились дикие дуплоги, занятые только грабежом и естественным отбором. Не нравились ей и жестокие, циничные рурги. Немного жаль было красивого города, если он сгорит. И жаль было Лафреда, если он проиграет.

Впрочем, Лафреда ей всегда было жаль. Она была больна этой жалостью. Предательское чувство оказалось сильнее отвращения, осуждения, страха, рассудка… даже долга. Она прекрасно понимала, лежа на его холодном мертвом теле и вдыхая в него жизнь, что вмешивается в ход истории и будет отвечать перед Советом Мудрых.

Странно было, что Кристиан позволил ей это. Потом оказалось, что ее бесцеремонное вмешательство только нейтрализовало чье-то вмешательство до того. Лафред не должен был погибнуть, во всяком случае, тогда.

Одно Синтия знала точно: во второй раз ей не дадут его спасти.

— Ты хотел в лес, — напомнила она.

— Не носи такие тяжелые ведра, — сказал он вместо ответа, — это не твоя забота.

— Мне не тяжело.

— Да?

Он взял ее озябшую, мокрую руку, на которой отпечатался след от веревки. Синтия смущенно сжала кулачок, и он согрелся в его широкой ладони. Это было странное ощущение.

Она не возражала бы, если б его рука проникла в ее руку, но в этом неуклюжем плотном мире такое было невозможно. Лафред просто сжимал ее кулак, а тепло почему-то разливалось по всему телу.

— Не готовь мне сегодня, — сказал он.

— Почему?

— Я поем из общего котла.

— А помыться ты не хочешь? Я согрею воду.

— Ты же знаешь, я моюсь в проруби.

— Что же мне делать?

— Ничего. Мы просто поедем в лес.

После завтрака они оседлали лапаргов и поскакали в сторону Мехезха. Мохнатые звери бежали по снегу легко, их мягкие кошачьи лапы не увязали в сугробах, подобно лошадиным копытам. Они скорее напоминали больших вислоухих собак, но питались травой и колючками.

Очень удобные были твари на этой неудобной планете.

Лес был огромный и влажный, залитый тусклым бронзовым светом застрявшего в облаках солнца. Тишина после лагерной суеты казалась оглушающей.

— Какие огромные деревья! — прошептала Синтия, — спрыгивая на снег.