Сердце Малого Льва (СИ)

Она заперлась в своей комнате. Ее трясло от злости. Прежде всего, на самою себя. Как она могла так быстро опуститься до их уровня? До уровня первобытной морали, страха перед пошлыми сплетнями, жалости, обидчивости и какой-то зоологической ревности! Как она могла, наконец, заявить, что любит это чудовище?! Это косматое, потное, грязное, необразованное плотно-материальное существо, этого убийцу-дикаря!

Лафред вел себя тихо там, за стенкой. Она даже не слышала его шагов. Лежала и ловила себя на том, что прислушивается к каждому шороху. И от каждого шороха снова предательски сжималось сердце.

Утром она чувствовала себя совершенно измученной и опустошенной, хотя поспать немного удалось. Она не понимала, что с ней происходит. Лафред молча одевался, не обращая на нее никакого внимания. В горнице было сумрачно, бронзовый рассвет еще только вползал в узкие окошки. Так же сумрачно было на душе.

— Куда ты в такую рань? — спросила она, дрогнувшим голосом.

— Осматривать позиции, — сухо ответил он, — я же говорил.

— Ты поел?

Он как-то странно посмотрел на нее, как будто она сказала глупость.

— Я сыт.

Входная дверь за ним со скрипом затворилась. После этого началось ожидание.

Бесконечное, изматывающее ожидание его возвращения. Ничего другого в мире уже не существовало. Синтия слонялась по дому, потом по деревне, потом по лагерю… Сначала она себя обманывала, но скоро поняла, что это бесполезно.

День прошел, село за черный лес расплавленное медное солнце, совсем остыл влажный воздух, затянусь коркой лужицы. Его не было. Синтия сварила ужин. Его не было. Ужин остыл, небо почернело, зажглись колючие звездочки… Его всё не было.

И тогда самым сильным чувством стал страх. Даже не беспокойство, а какой-то животный, панически страх, что с Лафредом что-то случилось. Что его маленький отряд мог попасть в засаду, или чья-то стрела могла вонзиться в его спину, или его лапарг поскользнулся на льду, а лед проломился…

Она так часто металась к окну и выбегала на крыльцо при каждом скрипе возле дома, что к ночи устала от этого смертельно. Ей уже не было стыдно за себя, не было обидно. Ей важно было одно: чтобы он вернулся живой.

У нее стучали зубы, когда он вошел. Живой и невредимый. И именно поэтому его хотелось убить!

— Где ты был? — спросила она возмущенно.

— У нас, захватчиков, свои дела, — хмуро ответил он.

— Я три раза грела ужин.

— Погрей в четвертый.

Лафред снял полушубок и вытер потный лоб рукавом. Рубаха была грязная, он снял ее и швырнул на лавку.

— Пойдем во двор, польешь мне на спину.

— Вода остыла.

— Польешь холодной.

Синтия взяла чайник и полотенце и вышла во двор вслед за Лафредом. Он нагнулся, упираясь руками в колени. Она лила из носика воду на его широкую, мускулистую спину, стараясь не намочить забинтованную шею. Холодные звезды да тусклые окошки домов смотрели на них из темноты. Потом он выпрямился, а она вместо того, чтобы подать ему полотенце, уткнулась лицом ему в грудь, собирая губами капельки воды. Странно, что когда-то ей было мерзко к нему прикасаться. Это было такое наслаждение!

Именно этого ей хотелось: прикоснуться к нему, соединиться с ним, приласкать его, согреть своим теплом, защитить от всех напастей этого мира, затянуть его раны, излечить его память… И какая разница, как это называется, любовь или жалость?

Лафред обнял ее очень крепко, такое объятье было возможно только в плотном мире, где взаимопроникновения не бывает, иначе они бы сразу растворились друг в друге. Синтия чуть не задохнулась от его силы, но это ее не испугало.

Они молча стояли на морозе, под звездами, вцепившись друг в друга. Плотные тела мешали им соединиться, но ей показалось, что сейчас они — одно целое, что никогда и ни с кем у нее не было такой близости, что больше просто невозможно.

— Замерзнешь, — сказал Лафред и подхватил ее на руки.

— Я уронила чайник, — вспомнила она.

— Черт с ним.

— Мы все-таки намочили твои бинты.

— Послушай, когда ты перестанешь меня опекать?

— Я же люблю тебя.

Он занес ее в дом. Осторожно положил на кровать и сел рядом.

— Я тоже тебя люблю. И что нам с этой любовью делать?

Жалость снова царапнула ее по сердцу. Ей было трудно понять, чего он не может и что при этом потерял, но чувствовала, что ему больно от этого. Странно: то, что она видела в обозе между мужчинами и женщинами, показалось ей смешным и безобразным одновременно.

— Не думай об этом, — решительно сказала она, — нам это не нужно, поверь мне. Просто обними меня.

* * *

Норки сидела за одним столом с Улпардом. Он держал ее руки в своих.

— Я устал ждать, — сказал он.

— Сначала мы должны взять столицу, — ответила она.

— Потом еще что-нибудь случится.

— Возможно.

— Ты просто не хочешь быть моей! — сверкнул он черными глазами, — кто тебе нужен, Норки?! Кто?!

— Царь, — спокойно ответила она.

— Царь! Царь может быть только один.

Она встала. Было уже поздно, и хотелось спать.

— Я пойду.

— Подожди, Норки. Останься!

— Нет. Мне не нравится эта деревня. И этот запах… Если я и отдамся тебе, Улпард, то не на такой вонючей постели.

— Хорошо, — вздохнул он, — будет тебе и дворец, и царская спальня.