Сердце Москвы. От Кремля до Белого города

Главнокомандующий Москвы князь В.М. Долгоруков-Крымский считал, что театр получился очень хорошим. Он даже предписал полиции «иметь к Медоксу особенное почтение и уважение и охранять его от всех неприятностей». Один из преемников Долгорукова, князь А.А. Прозоровский, резко изменил мнение администрации. Обращаясь в антрепренеру, он писал: «Фасад вашего театра дурен: нигде нет в нем архитектурной пропорции; он представляет скорее груду кирпича, чем здание. Он глух, потому что без потолка, и весь слух уходит под кровлю. В сырую погоду и зимой в нем бывает течь сквозь худую кровлю; везде ветер ходит, и даже окна не замазаны; везде пыль и нечистота… Внутреннее убранство театра весьма посредственно; декорации и гардероб худы. Зала для концертов построена худо: в ней нет резонанса; зимой ее не топят; оттого все сидят в шубах; когда топят – угарно. Актеров хороших только и есть два или три старых; нет ни певца, ни певицы хороших, ни посредственно танцующих, ни знающих музыку». Отзыв совершенно уничтожающий, а кончается он и вовсе сокрушительным: «Поверить нельзя, что у вас капельдинер глухой и балетмейстер хромой». Надо думать, это был предвзятый отзыв, ибо до нас дошли и совсем другие мнения. Вот, к примеру, оценка иностранного путешественника Иоганна Рихтера: «Здание этого театра одно из грандиознейших зданий Москвы, богатой и без того великолепными памятниками строительнаго искусства. Оно заключает в себе, кроме театра, еще концертный и маскарадный залы, причем особенно замечателен этот последний. Он – редкой величины, вмещает в себе 1500 человек и обошелся строителю в 80 тысяч рублей. Зрительный зал также один из самых больших в мире. Кроме четырех ярусов лож, в нем есть еще две галереи. В партере, против сцены, тянутся два ряда скамеек, проходящих до самаго главнаго входа. По бокам имеются кресла, и все-таки остается значительное пустое пространство. Некоторыя ложи со вкусом и парадно драпированы и украшены зеркалами и канделябрами. Ложи абонируются ежегодно на известное число представлений; однако новыя и особенно популярныя пьесы даются по внеабонементным дням и за наличную плату. Годовой наем ложи от трехсот до тысячи рублей и более. Кресла партера стоят один рубль за спектакль. Все эти цены доказывают, как велико удовольствие, доставляемое театром публике, и как велика московская роскошь. Редко какая-нибудь ложа остается незанятой, а партер всегда бывает полон». Маскарады также пользовались большой популярностью. Вот описание маскарада в «Ротонде» в последний день Масленицы приехавшего из Казани литератора И.А. Второва: «В маскерадных залах Петровского театра, с 10 часов утра начинается денной маскерад, а с 8 часов вечера – ночной. Многие остаются в обоих, обедают или завтракают в сем доме».

Каким бы ни был Петровский театр, но популярностью он все-таки пользовался, и когда его постиг пожар, то происшествие это вызвало всеобщее сожаление среди москвичей. В ноябре 1805 г. журнал «Московский курьер» сообщил: «22 числа прошедшего месяца сгорел Петровский театр. Накануне, по обыкновению, для воскресного дня была объявлена „Днепровская русалка“. В 3-м часу от неосторожности театральных служителей загорелось в гардеробной комнате, – робость и неосторожность допустили распространиться пламени – в 5 или около 6 часа народ и полиция сбегались отовсюду – теснота была неизъяснимая – слух о пожаре разнесся повсюду, любители „Русалки“, любопытствующие, полиция и театральные служители сделали непроходимую смесь – пламя все пожрало, и убыток весьма велик!! Сыны неги, сыны радости! Пожалейте о Петровском театре, между тем как радуются мизантропы и нелюдимы».

В дневнике театрала С.П. Жихарева дата пожара другая: «8 Октября, Воскресенье, 1805 г. Только что… хотели садиться уже в карету, как, обернувшись, увидели над Москвою преогромное зарево пожара. Долго, долго стояли мы в недоумении, что такое так жарко гореть могло, пока едущий из Москвы почтальон не объяснил, что горит Петровский театр и, несмотря на все усилия пожарной команды, едва ли она в состоянии будет отстоять его».

Итак, Петровский театр сделался добычей огня – это случилось в октябре 1805 г. перед представлением оперы «Днепровская русалка». Москвичи говорили, что пожар был, так сказать, предусмотрен: в опере было «столько чертовщины, что христианину смотреть страшно и в будни, не токмо в праздник» (пожар произошел в воскресенье). Долго еще на площади стояли обгорелые стены. Внутри развалин водились «хищные птицы», а в болоте, образовавшемся на руинах, – лягушки, крики которых, как рассказывали, далеко были слышны из центра города. «…Многие артисты, совершенно потерянные и со слезами на глазах, ходили безо всякой цели около своего горевшего родного гнезда», – вспоминал режиссер С.П. Соловьев.