Сердце на Брайле

Дома никого не оказалось: ни папы, ни Этьена с Марселем. Ни «панара». Пусто. Я поднялся в свою комнату под крышей и сел за стол. Мое состояние было близко к медитации, то есть к сосредоточенному глубокому размышлению на какую-то тему. Уж это точно никогда не повредит. Я подумал об уважаемом египтянине, который часто разыгрывал «нильского крокодила», и решил взять с него пример, потому что медитация, похоже, неплохо ему помогала.

Первой задачей было отделаться от концерта «Сверла», при этом не сойти за труса и не ранить самолюбие Метро. Вторая задача – выяснить, смогу ли я помочь Мари-Жозе. Вот они, две мои проблемы.

Я услышал мотор «панара», вскоре во дворе раздались голоса. В окно я увидел, что Этьен и Марсель вернулись с папой, который брал их с собой на прогулку. Едва я спустился к ним, как сразу понял, что что-то тут не так. Этьен сообщил мне:

– Дома всё к чертям пошло!

– Почему?

– Разводимся.

Так как я ничего не понял, Марсель уточнил:

– В смысле, родители разводятся. Весь день орали. Никак не договорятся о разделе имущества. Еще в суде будут опеку над нами разбирать. Я думал, они глотки друг другу перегрызут.

– Ну не могут же они вас располовинить. Станция метро надвое не делится. Когда-то уже был царь, который хотел распилить детей пополам, чтобы раздать всем, не помню, как его звали[48].

– Но это смешно, – сказал Этьен, – я даже не думал, что они так сильно поссорятся по этому поводу!

Он крепко задумался. Я заметил:

– Это нормально. Все родители бьются за своих детей. Ну, почти…

В голове промелькнуло воспоминание о матери. Они смотрели на меня вытаращив глаза.

– Да нет же. Тут всё наоборот. Мы им так надоели, что никто не хочет нас забирать. Поэтому мама просит в суде, чтобы мы остались с папой, а папа – с мамой. Оба хотят доказать, что другой справляется с нами лучше. Папа наверняка скажет судье, что бьет нас, а мама – будто заставляет нас готовить и мыть посуду, пока сама шляется по ночным клубам!

– Оригинально, – сказал я. – На днях мы с папой видели одну передачу на эту тему, но конкретных решений они не предлагали.

Братья выглядели очень измученными, совсем не в своей тарелке, так что я подумал, что сейчас не самый подходящий момент сообщать им о своем решении по поводу концерта. Мы начали репетировать. Без особой убедительности я бренчал на гитаре и орал в микрофон:

Оставьте нас в покое.
Довольно домашки в школе.
Довольно домашки в школе.
Оставьте нас в покое.
Идем вразнос,
Горчицу вам всем в нос.

– Слова – просто огонь, особенно рифмы, – с видом знатока заметил Этьен.

Наверняка он это сказал, чтобы мне польстить. Я написал эти стихи во времена бунта, а бунт иногда заставляет вас думать и делать вещи, которые вы потом совсем не понимаете.

Марсель добавил:

– Тебе надо показать их учительнице литературы. Уверен, она на весь класс зачитает, потому что похоже на… ну ты знаешь…

Он хотел сравнить меня с поэтом, которого мы недавно проходили.

– Похоже на Боледера[49], вот.

Я пожал плечами и всё же спросил братьев:

– А вам не кажется, что мы играем какую-то лажу?

И тут же понял, что зашел слишком далеко. Они переглянулись, и мне даже показалось, что они сейчас растворятся. Поэтому я предпочел отступить и выложил первую пришедшую в голову чушь:

– Да ладно, я пошутил! Главное, что у нас есть чутье! Как его там… наитие!

– Какое чутье? – переспросил Марсель, который ничего не понимал в метафорах.

– Это образ, – сказал Этьен, – он хочет сказать, что у нас есть поэтическое чутье, а когда дорываешься до музыки, пофигу на сольфеджио! Так?

Когда сморозишь какую-нибудь чушь, всегда найдется тот, кто так ее откомментирует, как вам никогда и в голову бы не пришло.

– Да, именно так! – сказал я, чтобы наконец покончить с этим.

А ведь это сострадание иногда здорово раздражает. Оно заставляет говорить вещи, которые совсем не имеют отношения к тому, что ты на самом деле думаешь. А думал я о Мари-Жозе, которая сейчас должна быть в консерватории, о всех тех годах, которые ей потребовались, чтобы научиться играть на виолончели. Поэтическое и музыкальное чутье для нее – не наитие, не раж, а тяжелая работа, но как объяснить это Этьену и Марселю?

Потом мы сменили тему. Этьен недавно сходил к специалисту по профориентации: он выбрал новое призвание. Пришлось объяснять, что он отказывается от карьеры оператора по разделке куриного филе, чтобы стать проктологом. Но бедная женщина не поняла, что он имел в виду. И Этьен рассказал ей, что проктолог – это такой специалист по дыркам в задницах. Она, в свою очередь, подумала, что Этьен над ней издевается: у нее тут же из ушей повалил пар, и тетка вызвала Счастливчика Люка, который оставил Этьена после уроков и пригрозил отменить концерт.

– Мне кажется, – заявил он, – такое отношение не способствует выбору профессии.

* * *

Тем же вечером, так как я немного сомневался в познаниях Этьена, я решил проверить новое слово в словаре, который мне подарил папа.