Сердце на Брайле

Я задумался. Родители Мари-Жозе смотрели на меня и улыбались, а глаза их лучились доброжелательностью. Я заметил, что у Мари-Жозе такие же губы, как у ее мамы.

– Ничего против учебы не имею, если позволите. Наоборот, это она на меня взъелась.

– А вы знали, что Эйнштейн начал разговаривать в пять лет, а до этого возраста его считали отстающим в развитии?

– Повезло ему. Со мной всё наоборот. Раньше мне было проще.

Мама Мари-Жозе отправилась на кухню. Походка ее была грациозной и незаметной. Я оказался в какой-то ультразвуковой вселенной и подумал: «Папа, если бы ты меня сейчас видел, ты бы не поверил!»

– Может быть, вы тоже занимаетесь музыкой? – спросил отец.

– Отнюдь, месье. Никогда не мог отличить симфонию от автокатастрофы. Когда-то отец оплатил мне несколько уроков фортепиано, но, откровенно говоря, он просто выбросил деньги на ветер.

Вмешалась Мари-Жозе:

– Виктор только говорит так, но на самом деле…

У меня зашумело в ушах. Она смотрела на меня. Я закрыл глаза и задержал дыхание, будто перед казнью.

– …он меломан, умеет отлично слушать и рассуждает о музыке с невероятной чуткостью.

Я покраснел до смерти: немного – из-за секрета со «Сверлом», но в основном – из-за ее комплимента.

– Знаете, в конце года наша дочь будет сдавать сложнейший экзамен, чтобы поступить в престижную музыкальную школу. Мы очень за нее рады, это должно стать поворотным моментом в ее жизни, не так ли, Мари?

Она улыбнулась отцу и пристально посмотрела мне в глаза – теперь у нас была общая тайна.

– Через пять минут всё будет готово, – сказала мама Мари-Жозе, которая вернулась с кухни и присоединилась к общей беседе.

«Тем лучше», – подумал я. Лазанья придаст мне уверенности в себе. Чтобы расслабиться, всегда нужно начинать с желудка.

Вокруг тарелок, на столе, привычные вилка и нож, казалось, наделали кучу детей поменьше. В стаканах стояли розовые салфетки, сложенные в форме птицы с распростертыми крыльями. Я был польщен таким приемом.

Поскольку мне совсем не хотелось показаться деревенщиной, я не стал задавать вопросов о батарее столовых приборов. Если честно, мне хватило бы и одной вилки. Я наблюдал за Мари-Жозе, стараясь одновременно следить за разговором и использовать приборы в том же порядке, что и она. Было нелегко, особенно с закусками. Они подали что-то вроде мягкого пудинга, который надо было сперва взять большой ложкой с помощью ложечки поменьше, а потом только есть чем-то вроде скошенной лопаточки. Почти так же сложно, как и с моим циркулем, который всегда срывался в самый ответственный момент.

Мама Мари-Жозе поставила на стол блюдо с лазаньей.

– Какой ваш любимый предмет в школе? – задала вопрос она, забирая мою тарелку.

– О, знаете… это зависит… зависит от…

– От чего же это зависит? – спросила мама Мари-Жозе, вернув тарелку, на которой теперь расположилась целая Италия.

– Зависит от дней недели. Да, дней недели. Но в целом я люблю живопись.

Эта мысль пришла мне в голову сама, сразу, наверное, из-за художественной обстановки в гостиной.

– Абстрактную живопись?

Вот это слово я не очень понял – и именно потому, что оно такое… абстрактное.

– Конечно. Она самая красивая.

Потом я несколько минут передохнул, потому что они принялись обсуждать выставку современного искусства, которая должна была состояться в Лондоне и Париже. Пока они говорили, я представлял себе, чем занят папа – наверняка не отрывает от «панара» ни носа, ни рук, перепачканных машинным маслом. Даже положил бутерброд на карбюратор, чтобы не тратить времени на перерывы. Я снова вернулся в разговор, но уже не знал, о чём речь, и это мне напомнило обрывки школьных занятий.

Наконец мы устроились на диване в ожидании десерта и принялись листать выставочный каталог. Там были картинки с крестами всех размеров и цветов. Я долго в них пялился, даже стало интересно. Тогда, чтобы поддержать разговор, я заметил:

– В конечном счете, чтобы что-то показалось интересным, надо просто это долго рассматривать – вот вам мое мнение.

– Надо же, Флобер! – рассеянно пробормотал отец Мари-Жозе.

– Что?

– Да, так говорил Флобер. О деревьях, кажется.

Я всегда считал, что Флобер работает в «Нувель обсерватёр». Никак не удавалось выбросить эту мысль из головы, поскольку этот факт сообщил мне когда-то мой дорогой дядя Зак.

Забавно всё-таки сознавать, что ты можешь говорить так же, как и всякие именитые люди, которые славились своей серьезностью и незаурядными способностями. От этого возникало какое-то странное чувство: непонятно, сам ли ты вырос или они уменьшились. В любом случае я почувствовал себя увереннее, поэтому продолжил делиться своими эстетическими наблюдениями:

– Кстати, взгляните на эти крестики. Ну, если долго смотреть, то похоже на женщину в ванне.

– Думаете? – спросил отец Мари-Жозе с неподдельным интересом. – Женщина в ванне… правда?

Он принялся вертеть книгу во все стороны.

– Ну смотрите! Видите, вот руки, здесь – шея, сись… короче, эти штуки… признаки материнства… А тут край ванны… Даже мыло есть… Гляньте… Вот же оно!

Они втроем посмотрели на меня как на забавную зверушку.

– А как же название? – спросила Мари-Жозе.