Сердце на Брайле

– Конечно, они знают о болезни. Но она еще мало изучена, и никому, кроме меня, не известно, когда я провалюсь во тьму. Все думают, что у меня в запасе еще несколько лет.

– Но можно же что-то сделать… Во времена Иоганна Себастьяна люди слепли направо и налево… но сегодня всё по-другому… Наверняка есть какое-то решение, специалисты. Вдруг вообще есть специалист для правого глаза и специалист для левого.

Как для куриного филе, захотелось добавить мне.

– Нет, поверь, я изучила проблему, даже на лекции ходила… Ничего нельзя сделать, ничего… Слушай… я не могу ничего рассказать родителям, потому что иначе я уеду отсюда до конца учебного года… Меня отправят в специализированное заведение, и я не смогу поступить в музыкальную школу…

Я не очень понимал. Наверняка потому что, как она и говорила, всё принимал слишком близко к сердцу; мне не хватало расстояния, чтобы рассуждать холодно и ясно.

– А почему родители не позволят тебе пойти в музыкальную школу? Разве они не знают, что ты готовишься к экзамену? К этому своему творческому конкурсу?

– Конечно знают. И они всё еще надеются, что я буду видеть, по крайней мере хотя бы несколько лет. Если им станет известно, что я ослепла, они отправят меня в очень дорогое заведение. Очень оснащенное, специально для инвалидов вроде меня, которые хотят жить нормальной жизнью. Конечно, мне позволят играть на виолончели в дни рождения и по праздникам, но… Я как-то подслушала родителей: если я потеряю зрение, они примут меры и запретят мне заниматься исключительно музыкой.

– У тебя какая-то химическая ситуация! – прошептал я, почесав затылок.

– Так что надежда одна… Понимаешь… Дожить до июня и сдать экзамен любой ценой. А если меня примут в школу, родители не станут возражать… Как думаешь?

– Наверное, не станут.

Не знаю почему, но я вспомнил о Счастливчике Люке и его страсти к велосипедам.

– Короче, это как оторваться от группы преследования и пытаться продержаться в отрыве до следующего этапа.

– Именно так.

– Ну а вдруг следующий этап – в горах?!

Тут я вспомнил про моего дрозда в коробке с ватой на дне, с желтым приоткрытым клювом и тяжелым сердцем, которое цеплялось за жизнь каждым своим ударом.

Площадь опустела. Игроки собрались в маленьком кафе и беседовали с ярмарочными рабочими. Их жизнь казалась простой и спокойной.

– Скажи, у тебя есть идея, как всё провернуть, не вызвав подозрений…

В этот момент в моей памяти всплыли некоторые сцены, и я сказал:

– Получается, когда ты мне подсунула ответы на контрольной в начале года, ты уже думала… короче, чтобы я тебе помог, если ты потеряешь зрение?

– Сначала – нет, я об этом не думала. Я дала тебе ответы, потому что ты показался мне забавным, словно не из нашего времени… Ты немного похож на…

– На Лино Вентуру[45], я знаю. У меня рожа из прошлого века. И что?

– Во-первых, не смотри так на меня… Во-вторых, я подумала, что ты находчивый. И щедрый. Чуткий. Что ты меня не подведешь и точно поможешь. А потом я в тебя влюбилась, поэтому больше ни о чём не думала.

Я решил, что мне послышалось, и вспомнил о конце изгнания. Достаточно было попросить ее повторить, но она слегка покраснела, и я предпочел промолчать. Я пялился на букет, стараясь вспомнить название цветов, а в сердце всё перемешалось. Затем, просто так, я принялся считать лепестки. Мы посмотрели на облака. У меня было одно только желание: бежать отсюда не оборачиваясь и никогда не возвращаться. Не знаю почему, но я вспомнил передачу о концлагерях, которую мы смотрели с папой по телевизору.

Решительный голос Мари-Жозе вырвал меня из размышлений:

– Итак, подведем итог. Во-первых, через несколько дней – по крайней мере после зимних каникул точно – наступит полная темнота…

– Как у Хелен Келлер? – спросил я, чтобы продемонстрировать какую-никакую культуру.

– Как у Хелен Келлер, именно. Только я всё-таки слышу. Во-вторых, ты мне нужен, чтобы в школе ничего не заподозрили. Мои оценки должны оставаться на высоте, потому что в ту музыкальную школу берут только умников. Но одной мне это не под силу. Тебе придется быть моей нитью Ариадны. В-третьих, завтра я приглашаю тебя на ярмарку. А теперь пойдем на обед. Мама приготовила лазанью и обалденный десерт.

* * *

Меня провели в огромную гостиную, залитую ярким светом, проникавшим через гигантские окна во всю стену. Подошла мама Мари-Жозе, и я протянул ей букет. Она тут же сунула в него нос.

– Не сто́ит, мадам, они искусственные. Я подумал, так они дольше проживут. А еще это красивее.

– Вы совершенно правы, – ответила мама, приглашая всех к столу, уставленному всякими забавными закусочками.

За столом к нам присоединился отец Мари-Жозе. Он очень элегантно забросил ногу на ногу и даже жевал как милорд.

– Итак, Виктор, вы с Мари-Жозе в одном классе, я полагаю?

– Да, но мы не выступаем в одном чемпионате.

Они улыбнулись – отличное начало. Я принялся грызть что-то похожее на малюсенький помидор, но оно не поддавалось.

– Извини, Виктор, это едят без ракушки, – очень любезно уточнила мама Мари-Жозе и протянула мне специальные щипчики.

– Вам нравится учиться? – спросил меня отец Мари-Жозе.