Сердце на Брайле

– Название? Какое название?

– Здесь же написано: «Монохромный завод».

Я пожал плечами. И даже настаивать не стал на слове «монохромный», не такой большой у меня словарный запас.

– Какое-то мелкое название. К тому же название – это еще не всё. Смотри, было ведь не три мушкетера, а четыре! Что скажешь? А это тебе не современное искусство. Поэтому со всем, что творится сейчас, как-то плевать на названия…

Она пожала плечами.

– Знаешь, а он прав, – сказала ее мама, – в музыке то же самое. Раньше, когда писали Седьмую симфонию, было понятно, что она после шестой, а за ней будет восьмая. А теперь…

После таких комплиментов я почувствовал себя на подъеме и начал сравнивать современное искусство с «Приключениями Тинтина»[46], но быстро заметил, что они комиксов не читали, пусть и пытаются это скрыть.

Так мы продолжали мирно беседовать еще долгое время. Я чувствовал себя уверенно, вполне даже замечательно и начал подумывать, что в мире, кроме «панара», существует еще море интересных вещей. Но под конец мой запас сведений из области общей культуры истощился, и я немного испортил впечатление, когда отец Мари-Жозе вдруг меня спросил:

– Что вы думаете о Мухе? Например, о плакатах?

Сначала я подумал, что он смеется надо мной из-за моих рассуждений, но у меня часто возникает такое ощущение, так что ладно… Я просто решил, что наверняка в свободное время он держит магазин «Всё для рыбалки» или продает разных приколотых к листу сухих насекомых, потому что, будучи аукционистом, семью не прокормишь.

Так как я засомневался в успешности подобной торговли, особенно плакатами, отец Мари-Жозе принялся меня убеждать, что на прошлой неделе ему повезло продать подлинники Мухи какому-то богатому коллекционеру. Я бы вот лучше взял сухую мушку для рыбалки, она куда как лучше подлинной.

– Представляете, кое-что уехало в Берлин, заплатили три миллиона.

Муха за три миллиона! Да он врет и не краснеет…

– Может, они брильянтовые? – попробовал предположить я.

Мне показалось, что слишком уж дорого. Мари-Жозе нахмурилась. Она словно окаменела. А потом вдруг громко рассмеялась. На всякий случай я вытер усы рукавом.

– Да нет, я не продаю ювелирные украшения, много хлопот!

Ну что за ерунда – обычная муха за три миллиона, даже не золотая или брильянтовая. Мари-Жозе продолжала смеяться. Я тайком проверил ширинку, но она была застегнута.

– А мне вот нравится Муха американского периода, – сказал отец Мари-Жозе.

– Точно, наверное, это какие-нибудь экзотические мухи, вроде цеце.

Мари-Жозе нагнулась ко мне и всё разъяснила. Я сделал вид, что ничего не произошло.

Разве мог я знать, что Муха[47], Альфонс по имени, – это чешский художник? Да и кто вообще мог жить с такой фамилией? Господин Муха… Я улыбнулся про себя, сохранив, однако, лицо совершенно серьезным.

Наконец мама Мари-Жозе принесла огромное блюдо – началась десертная церемония. Там было это итальянское пирожное, которое я просто не мог не похвалить:

– А, камасутра! Обожаю, спасибо!

Расплывшись в благодарной улыбке, я протянул тарелку.

И тут я понял, что все пришли в полный ужас, поскольку наблюдал за ними краем глаза.

– Ч… что? – спросила мама Мари-Жозе, заикаясь.

– Ну камасутра, итальянский десерт, вот он. Будем есть или в музей отнесем?

– А, я понял, – сказал отец Мари-Жозе. – Тирамису?

– Ну да, я так и сказал, тирамису.

Все вздохнули с облегчением, и повисла благодатная тишина.

В целом могу сказать, что я произвел отличное впечатление.

* * *

Всё произошедшее никак не помешало мне увидеть под утро жутко ядовитый сон. Я рыбачил на спокойной реке, как вдруг заметил, что у меня клюет. Потянув удочку изо всех сил и рванувшись вперед, я вытащил из воды на ярко-зеленую траву какого-то мягкого и липкого сома. Его угрожающий вид оставил очень неприятное впечатление, когда я проснулся. Тем не менее грядущий день не предвещал ничего опасного: я должен был встретиться с Мари-Жозе возле комнаты смеха, а потом ко мне собирались зайти порепетировать Метро, чтобы мы не облажались на концерте. Папа немного расстроился, поскольку накануне начистил до блеска «панар», намереваясь отправиться вместе со мной на встречу любителей вымирающих машин, но отнесся с пониманием к тому, что у меня на сегодняшний вечер были свои приоритеты. Даже посоветовал пойти побриться.

По дороге на ярмарку я размышлял, как бы избежать концерта. Конечно, я всё еще любил подрыгать конечностями под кучу децибелов разом, но как только вспоминал о хрупком и упорном искусстве Мари-Жозе, которая читала ноты лучше, чем я – буквы, то понимал, что всему есть предел.

Когда я увидел Мари-Жозе рядом с комнатой смеха, то решил, что хватит об этом думать, потому что иначе день будет испорчен. Всё наладится, когда тебе всего тринадцать. Мы гуляли среди палаток и наткнулись на выставленные на прилавке карамельные яблоки, «яблоки любви», как их иногда называют. Едва я произнес название, как покраснел, точь-в-точь это яблоко. Мари-Жозе странно на меня посмотрела, и мы укусили лакомство – каждый со своей стороны.

– У тебя красные усы, – сказала она.

– У тебя тоже.