Сердце на Брайле

– Пусть будут нацисты… короче, Хайсам рассказал мне, что из кожи евреев делали абажуры, а их волосами набивали подушки… Я, конечно, знаю, что Хайсам очень умный и ему известно практически всё на свете, но тут я ему не поверил.

– И был неправ, потому что это правда.

– Да ну?

* * *

– Да ну? – повторила Мари-Жозе в уже-не-знаю-какой раз. – Ты уверен?

Я попытался поумничать, рассказав ей обо всех технических деталях, которые запомнил из того, что говорил отец о «Дине-54». Однако прекрасно видел, что эта болтовня не очень ей интересна. Я снова вспомнил, как она сделала вид, будто меня не заметила, и подумал, что Мари-Жозе, наверное, уже надоело, что я всё время околачиваюсь рядом. Иногда мне было жаль самого себя, особенно когда я пытался вспомнить сложные музыкальные термины, чтобы ее впечатлить.

Прямо перед собой я держал в руках букет для ее мамы – всё утро я прятал его в рюкзаке, так что он сложился вчетверо. Я был рад, что догадался купить искусственные цветы: они дороже, но дольше стоя́т, к тому же это от чистого сердца. Мы спускались по дороге к деревне. На площади устанавливали ярмарочные палатки.

– Видела? – заметил я. – Будет ярмарка.

Мари-Жозе пожала плечами. Казалось, она пряталась за сиявшей на солнце копной волос.

– Что с тобой? У тебя слезы…

– Да нет, это пыльца.

– Волшебная?

Она улыбнулась. Но как-то криво. А потом сказала:

– Хочешь, можем поиграть в Хелен Келлер.

Чтобы играть в Хелен Келлер, нужно прикинуться слепым и идти с закрытыми глазами на голос другого человека.

Мари-Жозе пошла вперед, вытянув руки, как лунатик, а я побежал за ней.

– Осторожно, почтовый ящик. Слева… вот… теперь прямо… Перешагни собачью какашку… Слишком поздно… ладно, идем дальше…

* * *

Мы сели на скамейку. Несколько мужчин перед нами играли в петанк. Небо стало серым и плотным, словно вот-вот пойдет снег. Она заговорила первой:

– Мне надоела эта дурацкая игра. Я должна кое-что тебе сказать.

– Я так и подумал.

– И о чём же ты подумал?

– Короче, тебе наверняка уже надоело, что я с тобой постоянно ошиваюсь. Ты же вся такая, играешь на виолончели, прочитала все книги в мире…

– А ты?

Я пожал плечами.

– Сама знаешь… Перед тем как познакомиться с тобой, я даже не видел разницы между виолончелью и контрабасом. Да и вообще думал, что это два отдельных слова: «контра» и «бас». И что он контролирует бас.

– Не понимаю.

– Забудь. А потом, понимаешь, я прочитал только начало «Трех мушкетеров», при этом пропускал описания. Да мне нужен литературный негр для чтения! И нечего тут хихикать… Смотри, я купил эти чертовы цветы для твоей мамы и даже не знаю, как они называются. Знаю только, что они из ткани.

– У тебя просто проблемы с теорией, вот и всё. С такими чувствительными людьми вроде тебя всегда так.

– Думаешь?

– Да, вы всё принимаете слишком близко к сердцу.

Кто-то из игроков удачно бросил шар, и до нас донеслась волна восхищенных возгласов. Я хотел было рассказать ей и о выступлении «Сверла», чтобы окончательно облегчить душу, но у меня еще оставалось в запасе немного гордости.

– Тебе много известно о «панарах», – сказала она, – я уверена, в школе никто не знает столько о машинах.

Я снова пожал плечами.

– Да это бесполезно и никому не интересно. Таких машин больше нет. И никто производить их больше не будет. К тому же настоящий специалист – это папа. Его когда-то научил дядя Зак. Хайсам – специалист по шахматам и отшельничеству. Ты знаешь всё и обо всём, а я – ничего и ни о чём. Обидно всё-таки.

– Что же, у тебя еще появится возможность проявить себя, поверь мне. После того как я скажу тебе… Ты меня слушаешь?

– Да, я тебя слушаю.

Я догадывался, что это был серьезный момент, вроде того, когда папа отправил меня побриться. Выглядеть следовало соответственно, поэтому я проверил, застегнута ли ширинка. Мари-Жозе смотрела мне прямо в глаза, будто собиралась пригвоздить к облакам.

– Тогда вот что. Помнишь, меня не было в школе несколько дней в прошлом месяце… Да? Я тогда сказала тебе, что поехала проведать старую больную тетушку.

Я уже забыл, но это неважно, речь не об этом.

– Конечно, помню. То есть это неправда?

– Да. Правда в том, что я ездила в больницу в Париж. В специальное отделение, где лечат глаза.

Я вспомнил, как столкнулся с ней на дорожке стадиона.

– А зачем? У тебя что-то с глазами?

– Да, – просто ответила она.

– Как у Иоганна Себастьяна?

Сам не знаю, была ли моя шутка глупой или умной. В ответ Мари-Жозе просто пожала плечами. Игроки на площадке собирали свои шары с помощью специального магнита, чтобы каждый раз не нагибаться. «Насколько же им лень!» – подумал я.

– Из-за своей болезни я постепенно теряю зрение. Так продолжается уже несколько лет, и скоро я окончательно ослепну. Иногда я совсем ничего не вижу.

Я с трудом сглатывал слюну, будто слопал всю пыль с этой площади.

– Вчера на стадионе…

– Да, поэтому. И я чувствую, что скоро наступит вечная ночь…

Я не знал, что ответить, но чем больше искал, тем меньше находил слов.

Она продолжала:

– Ты единственный, кому я могу рассказать…

– Почему? А твои родители? Они должны знать.