Сердце на двоих

— Я лучше войду, прежде чем вы свалитесь со стула, — сказал он, сопровождая свои слова легкой улыбкой. И, подойдя к ней вплотную, крепко обхватил руками ее талию. Его добротная кремовая куртка была мокрой, и мокрыми были его темные волосы, которые она видела сверху. От него пахло дождем, духами «Арамис» и запахом здорового мужчины — ошеломительный сплав.

— Я справлюсь сама, — поспешно, но с опозданием сказала она. Он легко поднял ее, дал соскользнуть вдоль своего тела и бережно поставил на пол.

— Не лишайте меня этого удовольствия, — лениво проговорил он при этом.

— Не сомневаюсь, что любая юбка способна доставить вам удовольствие, съязвила Корделия, вымещая на нем недовольство собой за пережитое волнение. Оснований быть польщенной у меня нет.

— Вы делаете себе антирекламу, — он скинул куртку и стряхнул с нее капли дождя. Затем небрежно бросил ее на спинку стула. Оглядевшись вокруг, не без ехидства спросил:

— Так именно на этой площадке вы двигаете вперед искусство?

— Сегодня ничего не продвигается, я уже собиралась закрывать. — Корделия старалась найти предлог для его скорейшего ухода. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться с ним наедине в этом помещении, отрезанном дождем от всего остального мира. А может, ее подсознание всеми силами стремилось к этому, но разум сопротивлялся как мог?

— Однако теперь, когда в вашем магазине есть покупатель, вы не можете его закрыть.

— Вы что, хотите сказать, что пришли сюда делать покупки? — воскликнула она раздраженно, на что Гиль ответил торжествующим смехом.

— Кто знает! Ведь я теперь человек со средствами, — бросил он небрежно. Для начала я хотел бы чашку кофе, а там посмотрим…

Возразить было нечего, и она, стиснув зубы, засуетилась возле кофейного автомата, чудовищное рокотание которого все еще ее несколько пугало.

— Надеюсь, результат оправдает мои ожидания, — пошутил Гиль, когда струя горячего густого напитка полилась в чашку.

Поставив кофе на маленький столик, Корделия с принужденной улыбкой принялась рассматривать визитера. Одет он был в безупречный костюм тонкой твидовой ткани, мягкую рубашку, на ногах — кожаные ботинки ручной работы. По его виду и тонкому запаху, исходившему от него, нетрудно было уяснить, что это — богатый человек, к тому же наделенный вкусом и умением ценить вещи.

Она так и не поняла, что на нее нашло — ярость, потребность в пикировке, желание отыграться за то, какой дурочкой она выглядела на ужине у Морнингтонов благодаря ему. Как бы против воли ее язык начал произносить злые, желчные слова:

— Теперь вы выглядите совсем по-иному, Гиль. У вас вполне товарный вид. Значит, отбросили щепетильность и наложили лапу на денежки Морнингтонов. А вы их так презирали!

Как только тирада была произнесена, она осознала, что выговорила нечто грубое, совершила, быть может, непоправимое. Он нахмурил брови, и в лице его отразилось что-то куда более неистовое, чем ненастная погода, бушевавшая за окном. Перед ней вновь предстал страстный, необузданный испанец, который мог схватить ее обеими руками за горло и вытрясти из нее душу.

Но он быстро взял себя в руки и, несколько деланно хмыкнув, опять вернул себе обличие невозмутимого англичанина.

— Это на вас похоже, — тон его был снисходителен, — слова ваши импульсивны, необдуманны и никак не соотносятся с фактами. А факты состоят в том, что свой гардероб я обновил на аванс, полученный от издателя за мой путеводитель. Счел, что являться в Морнингтон Холл оборванцем — не слишком хороший тон.

— Это было очень благоразумно, — сыронизировала Корделия, и не помышлявшая каяться за свою ошибку. Все равно он вел себя с нею вероломно и не заслуживал снисхождения. — Полагаю, ваша новая семья поражена утонченностью ваших манер?

— Ну еще бы, они испытали немалое облегчение, убедившись, что я не что-то среднее между Чингисханом и снежным человеком, — он рассмеялся. — Замечу кстати, что и вы отменно подготовили их к моему появлению.

Корделия взглянула на него с нескрываемым негодованием:

— Мне кажется, мой рассказ о вас был выдержан в очень сдержанных выражениях. Я ведь могла сказать им, что вы закоренелый мизантроп, бессовестный донжуан без проблеска морали или жалости.

Он расхохотался вовсю.

— Но нельзя же такое утверждать при свидетелях. Ведь если вы этого не докажете, значит, это клевета. А доказательств у вас нет. Ну да, у меня был роман с Мерче Рамирес, но она пошла на него более чем охотно, что ж в этом плохого. Я также готов признать, что покушался на вас, к чему вы меня влекли и были сами склонны к этому. Только ложная стыдливость и трусость помешали вам оказаться со мной в кровати.

— Бред, бред, и вы это знаете, — яростно закричала она. — Я не легла бы с вами в постель, даже если бы меня ждала участь пожизненной старой девы!