Сердце Отчизны

Возможно ли не любить Город, сердце отчизны нашей, – где каждая улица имеет свою историю, где есть чудесные здания изумрудного цвета, где соборы молочной белизны рдеют червонными венцами, – где в университете еще целы кресла и стол, за которым сидел Грановский, где в Румянцевском музее хранятся священные рукописи Пушкина, – где в прекрасной белой зале впервые звучали скрипки и виолончели Чайковского и шумным водопадом сверкали симфонии Скрябина; – где все – творчество, все – живой самобытный почин, все – предприимчивость, все – неутомимая выдержка; где все крепко верят в счастье грядущего; где нельзя подсчитать огромной суммы труда, таланта и усилий, затраченных армией вольных работников; где день за днем, год за годом накапливается клад, – не для себя: для России!

На страшном рубеже, такою мы покинули тебя, наша Москва!

ХХХІІ. Из глубины тоски моей

И вот настал час нашего испытания.

Железным жезлом несет Судьба народ наш по тропам скорби.

Каждый раз, крутой острый серп на небе говорит нам, что пришла пора жатвы смертельной.

Растворилась тяжелая дверь, из-за нее вырвались силы разрушения, расторгли свои цепи. Они ринулись, они метнулись все сокрушать, час от часу свирепея в ярости. Нет такого исполина, чтоб затворил эту дверь, пока не закроет ее карающая Десница.

Валится, сыплется глыбами и камнями над нашими головами обветшалое здание царства. Пыль и смрад облаком серным застилает глаза, стоит над живыми, и над теми, кто уже погиб под развалинами.

Кровавое море растеклось по русской земле с юга на север и с севера на юг; реки и источники текут кровью человеческой.

– Крошу, – телеграфирует генерал генералу.

– Расстреляно 12 тысяч, – отстукивает товарищ машинистка.

Во мраке долгой ночи багровое зарево освещает обгорелый ветхий остов. Над черным страшилищем вихрем гудят и воют силы уничтожения.

На страшном рубеже суждено было нам родиться и жить. В наши дни переполнилась чаша Гнева Небесного. Капли его огненным дождем пали на нас, на виновных и на безвинных.

В пламени, в дыму, среди язв и стенаний, стоим мы и слушаем, как гром говорит в высоте. Стоим мы и смотрим, как молнии сыплются с небес и разят окрест. Стоим мы и ждем, что вот настанет и наш черед в той грозе, перед которой мы слабее травы.

Смерть ходит между нами с небесным серебряным серпом, и жнет, и жнет, не отдыхая.

Покорно и молча идем мы подле нее тропою скорби через узкие врата последней нищеты последнего терпения.

В грозный час отторгнуты мы от тебя, наша Москва! Из глубины нашей тоски устремляются к тебе невидимые волны нашей тревоги.

О чем же нам думать, как не о тебе?

Ты наматываешь на вековой клубок новые странные дни. Ты возмужала, ты умудрилась страшным опытом, ты склонила венчанную свою голову перед величайшею из бурь. Еще дороже и священнее стала ты.

Что же выметено из тебя ветхого, больного, преступного дыханьем урагана? Что вырвано с корнем гнилого и ржавого из недр твоих? Что сгорело дотла в пламени гнева и мести?.. Что погибло в буре драгоценного? Что грубо загублено в торжестве разрушительной стихии? Что потеряно невозвратно?.. Не дрогнула ли твоя вековая твердыня? Не возрыдала ли твоя земля, не раскололось ли твое лазоревое над столькими страданиями?..

Что с тобой, Москва, в этот час, когда душа переполнена тоской и жгучей жалостью к тебе?

Ты кажешься мне теплым телом, в котором острый нож концом своим творит небывалую вивисекцию. Ты истекаешь кровью, ты замерла от боли; закоченели уста твои, и ты молчишь.

Кто же отведет от тебя холодную руку? Кто приподнимет тебя со стола анатомического? Кто выведет тебя, полумертвую, из мертвецкой на чистый воздух животворящих полей? Твои глаза закрыты, черная тень ресниц лежит на мертвых щеках; ты как в забытьи, – без голоса, без слуха, без мечты, без сладости и смелости грез, без творчества, без исканий, без мольбы.

И если, лежа под страшным ножом, ты проклянешь прошлое, если ты усомнишься в правде былых твоих стремлений, былых жертв и подвигов твоих, если на ложе скорби откажешься от любви своей к Свободе и проклянешь ее – то смерть твоя будет без воскресения, и ты воистину погибнешь навеки.

ХХХІІІ. Сердце моего народа

Но в вихре урагана при сверкании молний змеиных, в жутком мраке непрерывной ночи, среди мытарств и несказанных страданий, среди гибели и воплей и скрежета предсмертного, под треск падения ветхих стен, – не слышится ли тому, у кого отвердели уши, чей-то тихий голос?..

Не мать ли то на одре болезни шепчет сыну заветные слова?

Так, это голос нашей матери, нашей Москвы. Под холодным ножом не о себе плачет она; мучительно скорбит она о народе своем.

– На страшном рубеже, приосенила тебя великая мгла, о сердце народа моего! В дыму, в огне, в крови не видят тебя мои взоры.

– Стань поближе, сын мой, народ мой, опустись на колени перед ложем страданий моих. Исповедуйся мне, как в час великих признаний и обетов, как перед верной смертью, с последним сокрушением и с последней правдой на устах.