Сердце Отчизны

И вот треснула медная броня. Где-то далеко, в неизвестных верховьях за Можайском миллиарды капелек и миллионы струй закопошились, потекли, напирают, нетерпеливо и буйно рвут все вокруг себя; шумят новой силой, гудят в тихие пасмурные ночи в разрушительном веселье стихии.

Уже стоит городской люд на нагорном берегу Москва-реки. Далеко в полях буреет еще снег; солнце пробилось сквозь тучи, празднично вдруг как-то стало; вдруг надоели улицы, дома. Человек стоит как очарованный. Смотрит и слушает, как льдины трещат и наскакивают друг на дружку, бьют о могучие устои Бородинского моста, – как они пролетают в бесконечном танце по вспухшим мутным волнам, – как залиты улицы Дорогомилова, – как на лодках копошатся люди и ловят что-то багром, – как несется на обглоданной от дальнего плаванья льдине пук соломы и жердь деревенского плетня, – как на глазах крошится и уходит вглубь ослабевший лед, – как шумит река, прибывая час от часу и грозя сильным половодьем.

Воздух свеж и буен, он веет полями, лесами, болотами, благословенной глушью. И душа вдруг приобщается к ледоходу и стихии, в ней тоже двинулся лед, тоже забушевали вешние воды, – она стряхивает с себя привычное, она трепещет беспокойством и тоской. На берегу стоят люди, стар и млад, и тот, кто знает о существовании романтизма, и тот, кто и краешком уха не слышал о такой премудрости, – и все они романтики до кончиков ногтей!

Все смотрят и смотрят на буйный разлив, на растрепанные быстрые льдины, и каждый завидует старику с котомкой за плечами и с жестяной ржавой кружкой за поясом, который тоже все забыл и не просит на построение храма, а деловито посматривает на реку, не знающую своих берегов, и размышляет о дальних путях по раздольям великой земли. Ох, уйти бы с ним, бросить все, и дело с концом!

Не хочется оторваться от зрелища. А льдины торопятся, крутятся, мелькают; ветер ласкает щеки, точно заговорщик, которому ведомы твои тайны; по откосу роются куры и кудахчут, поет влюбленный петух, красуется ярким оперением и крутым хвостом; голуби переливчато воркуют под карнизами голубой церкви; собаки как угорелые носятся и играют. Солнце с просветлевших небес смеется над городским сердцем, закоптелым и пыльным от долгого сидения в каменных норах.

Для чего желанна жизнь? Ах, только для вольной воли!

ХХХІ. На страшном рубеже

Пора, пора перестать тешить сердце милыми картинами, – довольно свивать из синих васильков гирлянды и венки, украшать твой образ, моя Москва!..

На страшном рубеже, против воли расторгла Судьба тесно сплетенные нити, разметала в дикой буре беспомощную лодку, заволокла небо черными тучами, растерзала их взрывами грома и копьями молний.

Вижу тебя, моя Москва, в твоем прошлом; предчувствую тебя в расцвете святой Свободы; и не знаю, что с тобой в этот час раздумья о тебе, нежно любимая.

На страшном рубеже не по доброй воле, а железной воли судьбы покинута ты нами, Москва. К тебе устремляются со всех концов нашей земли невидимые токи любви и тоскующей надежды.

Можем ли мы любить тебя, Москва, – тишину твоих звездных морозных ночей, жаркую истому твоего лета, прелесть дней черемухи и недели сирени, сентябрьское золото твоих кленов и берез?

Можем ли мы любить те дни, когда усердно работали под твоим кровом, в счастливом сознании, что и нашего меду капель-ка попадет в твою великую чашу труда? Можем ли забыть пролитые горячие слезы и то скромное счастье, которое в тихом переулочке твоем поджидало нас, посетило нас голубым серафимом, чтобы уврачевать невидимые раны?

Возможно ли забыть, сколькими сокровищами ты одарила нас, Москва, как взлелеяла и приголубила нас, сколько раз красками, формами, звуками и волшебными словами обновляла сердце, заставляла его биться биением новой жизни?..

Щедрая, многодушная Москва, сердце нашей Отчизны!

Возможно ли нам, русским, забыть те места, где родился Лермонтов и рос Достоевский, где великий Чаадаев бродил как тень заживо убитый деспотом, где хмурил брови Толстой, где Чехов грустил серебряной грустью?.. Где все, что ни было у нас великого, – всенародно, всечеловечески, драгоценного, – росло, жило и горело, – страдало, творило твои новые скрижали?..

Ты всегда мила сердцу, Москва, – как любимая женщина, во что бы она ни убралась для друга. Февраль пудрит твои бульвары белым снегом, украшает твои деревья серебряным филиграном инея, и сквозь него улыбается лазурь помолодевшая, а солнце как зеркало смотрит с высоты. Лето осыпает твои липовые аллеи сладким цветом, и ты вся пахнешь медом и жужжишь пчелами…

Когда я думаю о тебе, ты кажешься мне сказкой, которая стоит перед слепыми и неблагодарными и напрасно развертывает свои чудеса.

Возможно ли не любить, не лелеять в памяти города-сказки?