Сердце-пламень

– Без Крылатой нет белой дороги, по которой они могут спускаться, а без меня нет вообще никаких Путей. Да и кому они, эти старые боги, тут нужны? Они слабы. Никто не помнит уже их имен. Единственный бог, которого вы все знаете и чтите – я. Именно от ваших просьб и жертв я набрал такую силу, что никто теперь не встанет на моем Пути. Я разрушу Древо, стану свободным и создам новый мир. Те, кто предан мне, отправятся со мной! Я дам им еще больше! Видишь небо? Оно мое. Червоточина – моя метка. Я уже властвую над чудью, а к концу битвы жрецов и колдунов стану властителем Срединного мира.

Я обхватила себя руками, оседая на окровавленные камни. Алая руда лилась из трещин в скале, капала на руки, заливала подол.

Ворон-Странник связывает собой все легенды Светлолесья, да что там Светлолесья! Всего Срединного мира!

Как бороться против всего, во что ты прежде верил? Что определяло тебя?

Колдовство крови, Пути, память… Сети сплелись давно и так крепко, и врагу известно все, что ты предпримешь, еще до того, как ты подумал о самой возможности что-то предпринять.

Что, если все было предрешено еще с самого начала?

Что, если нам суждено было так погибнуть? Мы всего лишь мухи, пойманные в широко расставленную паутину.

Остаться здесь навечно или стать колдуньей в Чудовой Рати?

Где-то среди всех этих тайн было нечто непокорное. Иглой торчало оно в глазу Ворона. Единственный колдовской обмен, все еще задающий правила игры даже для бога.

– Но ты еще не победил, – прошептала я. – Если у тебя не будет Рати и тех, с кем ты связан сделкой в Срединном мире, ты снова вернешься во тьму Нижнего мира.

– Но никому не под силу отправиться на Изнанку.

Почти. Я вспомнила, как в Ночь Папоротника старуха-чудь предложила Альдану отправиться на Изнанку… «Отдай мне свои глаза», – так она сказала.

Тогда я сочла ее слова обманом, сделкой, чтобы выманить жертву, но теперь жалела о том, что не отнеслась к словам чуди с бо́льшим вниманием.

Я подошла к избе с хрустальной домовиной.

– Прости меня. Прости меня. Верни мое тело домой.

Отвернувшись, я воскликнула:

– Отпусти Альдана! И я пригублю твоей крови.

В котле алых небес, точно вываренные внутренности, шевелились и наползали друг на друга облака, но, когда Шепот стих, все замерло. В следующий миг хрустальная домовина, подвешенная на цепях, грохнула о скалу.

* * *

Судорожно хватая ртом воздух, Альдан поднялся с елового ложа.

Ночь, безлюдная пустота, туман, душная тьма, прогретая далекими всполохами алого. В голове будто били барабаны. Альдан присел, пытаясь снова нащупать в темноте руку колдуньи.

Она обнаружилась тут же, едва теплая и безвольная.

И тут Альдан вспомнил.

Пробуждение разума сразило его, словно удар молнии. Он встал, потом снова сел и наконец поднял Лесёну на руки и зашагал куда глаза глядят.

Стоянка жрецов Странника исчезла в тумане, но это и к лучшему, потому что Альдану сейчас хотелось просто выйти отсюда, и он сделал бы это, даже если бы пришлось расчищать дорогу боем.

Но никто не посмел остановить их.

Шаг. Еще. Затхлый, с прогорклым оттенком дурманного дыма воздух сменился на студеный и лесной. В голове прояснялось.

Альдан не оборачивался. Ускорял шаг, придерживая Лесёну за плечи, чувствуя, как Дар едва тлеет в мягком теле. Скорее! Не видеть больше никогда ни эту гору, так странно похожую на спящего богатыря, ни тумана, застилающего дорогу.

То, что на него подействовало дурманное колдовство этого места, лишь подтверждало: Мечислав когда-то был разбойником Арзу Костяникой и действительно пил Воронью кровь, чтобы обрести все эти умения.

Все эти благословения Единого.

Даже тот, кто даровал его предку все это, не мог нарушить данное слово, вот почему Ворон и колдовство не имели власти над ним. Только тут, в месте, где все началось с добровольного согласия, он наконец ощутил на себе всю силу колдовского дурмана.

Но это не имело никакого смысла, ведь всё – и колдовские Пути, и законы жрецов, и его благословение Единого – яблоки из одной корзины.

Туман разошелся окончательно. Яркий малиновый свет осветил перед ним каменную тропу, сходящую вниз, к предгорному редколесью. Альдан остановился подышать и услышал чуть ниже по тропе тихое журчание горного ручья.

Спустившись, он уложил рядом Лесёну, омыл ее лицо, в свете неверного алого казавшееся безжизненной маской, и, не в силах смотреть, отвернулся.

У него было такое ощущение, что все, что он знал, корчится сейчас в огне омерзительно-лживого мира.