Сердце русалки

Ингрид сказала это без упрека, мягко и в конце ласково улыбнулась Лее, отчего ей вдруг стало так уютно находиться рядом с этой женщиной. От нее веяло каким-то материнским теплом. Вдруг Лея решила, что может что-то оставить Ингрид на память и в благодарность за помощь. Она открыла шкатулку и стала быстро перебирать бумажки и безделушки, которые там лежали.

Пальцы ее зацепились за веревочку. Когда она достала амулет и взглянула на него, ее словно ударило током. На мгновение она выпала из реальности. Перед глазами всплыли странные сцены: вот она бежит по лесу с тяжелой корзинкой, полной еды, вот она плавает в холодном озере в обнимку с кем-то. С кем же? Кто это? Потом всплывает нагая женщина с длинными волосами, сидящая на берегу озера и греющая на солнце большой беременный живот. Вдруг Лея неосознанно касается кончиком пальцев губ и во рту чувствуется сладкая истома.

— Можно посмотреть? — вырывает ее из воспоминаний Ингрид, указывая на амулет.

Лея дает ей его. Ингрид долго изучает вещицу, гладит по ребристой поверхности, вытягивает руку и смотрит на нее через свет камина. Как будто тоже что-то вспоминает.

Следом Лея вытаскивает из шкатулки засушенную синюю кувшинку. Когда-то она положила ее под стекло и оформила в деревянную раму.

— Это очень редкое болотное растение, — сказала Ингрид, продолжая гладить амулет. — Такой цветок невероятно сложно достать: он растет в самой топи, куда не добраться ни на лодке, ни вплавь. Откуда оно у вас?

— Кажется, мне подарили его на день рождения. Но кто и когда — не помню.

Ингрид долго молчала, потом встала, поставила перед ними две жестяные кружки и налила туда горячей медовухи, которую она только что согрела в камине.

— У вас тоже прорехи в памяти? — с усмешкой спросила она. — Я вот не помню ничего толком из своей молодости. Помню, как была ребенком, помню, как мать нашла мне жениха, и я даже готовилась к свадьбе. А потом… Будто метлой смели все годы. Около двадцати лет я уже живу здесь, в избе своих родителей, которых давно похоронила, а до того времени — будто и не существовала. Каждый день пытаюсь вспомнить, но ничего не получается. Одна только есть у меня зацепка.

— Какая? — с волнением спросила Лея, пригубив сладкую медовуху.

— У меня на боках и под животом растянута кожа. Я ходила к разным повитухам, ездила даже в столицу к хорошему доктору — все мне сказали, что это следы от вынашивания. А я ничего не помню. У меня был ребенок, или даже несколько. Но где они? Почему никто про них не знает? Перед своей кончиной мать сказала мне сходить к отцу Серванасу. Застали ли вы его?

— Немного.

— Все, что я смогла у него выяснить — мол, да, было у тебя двое детей, но родились они мертвые, сразу похоронили. Окрестили в честь Святого Ларса и Мученицы Сейры. Ходила я ним на могилку, но так ничего и не вспомнила. Как была беременная, как рожала. Кто их отец, в конце концов? Ничего нет в голове — пустота.

…Святого Ларса и Мученицы Сейры…

Услышав эти имена, Лея затряслась как от озноба, пальцы сами по себе стучали по столу, железная чашка выпала из рук и улетела под лавку, медовуха растеклась по деревянному полу, в нос ударил сладкий травяной запах.

Лея открывает глаза. Она находится в холодной сырой пещере. Все тело колет от мороза. Лея чувствует, что лежит на голом камне и на ней ничего нет. Спутанные длинные волосы прилипли к плечам, лезут в глаза — только они теплые и греют спину и грудь. Она поджимает ноги, сворачивается калачиком, пытаясь согреться. Вокруг ни души — только пещерные стены, по которым танцуют голубые блики воды.

Она смотрит на свои руки и не узнает их — кожа грубая, мозолистая, ногти обломаны или отгрызены. Это руки не аристократки, это натруженные ладони крестьянки. Вдруг слышит плеск воды и шуршание тела по камню. Кто-то здесь еще есть. С трудом повернув голову, она выпускает изо рта облачко пара. Холод пробирает до костей!

— Ты должна уйти отсюда и вернуться к своим, — говорит где-то за спиной низкий властный голос. Слова разносятся эхом по пещере.