Сердце сокола

Что убедило его в ее искренности: ее доводы, ее тон или ее слезы, — Сантьяго не знал. Знал лишь, что прочувствовал все ее нынешние эмоции, — и наконец-то понял Кристину. Эти три дня с момента их свадьбы для него были стратегической отсрочкой, а для нее — настоящим мучением. Он увез ее из родного дома и оставил в доме чужом, среди чужих и не слишком приветливых людей, совсем одну, по сути не интересуясь, как она с ними поладила и поладила ли вообще, а ведь лучше всех знал, на что способна Матильда, когда она не в настроении. Сам нередко огребал, попадая ей под горячую руку, а ведь его она любила, что родного сына. К Кристине же она не испытывала никаких хоть сколько-нибудь нежных чувств и в отсутствие Сантьяго вполне могла своим характером отравить жизнь и куда более грубому человеку, нежели Кристина.

И что сделал Сантьяго, когда она попросила его защиты? Пообещал, что разберется со всеми неприятностями и не даст ее в обиду? Отнюдь. Заявил, что не вериг и что в «ее войне» он ей не союзник. Отличных хозяин и заботливый муж! И верный товарищ — куда ж без этого? Отвернувшийся от друга в первом же испытании.

Видел бы его отец!

Вдруг оказалось, что он все еще держит в руках ее букет, и именно эта странность вместо очередных неуместных слов вынудила его действовать. Секундное воспоминание об аромате ее рук — и понимание, что после первой же его фразы она развернется и уйдет, — толкнули Сантьяго вперед, и он, бросив букет на землю, вдруг заключил Кристину в объятия и осторожно потерся щекой о ее висок.

— Простите меня! — с неуправляемой нежностью попросил он. — Я не должен был оставлять вас одну и уж тем более не имел права обижать вас своим недоверием!

Если вы скажете, что в Нидо-эн-Рока вам совсем невыносимо, я прикажу привести ваше поместье в надлежащий для проживания вид и найду способ убедить всех, что именно в Патио-верде мы и планировали жить. А если не захотите больше видеть меня…

Она уперлась ладонями в его грудь, подтверждая последнее его шальное предположение, и у Сантьяго екнуло сердце. Кажется, к такому повороту он совсем не был готов. Но, если подумать, разве он его не заслужил?

Он разжал объятия, чувствуя, как быстро и безвозвратно покидает его рожденная ее близостью радость. Кристина отодвинулась, отвернулась, не поднимая головы, — и вдруг резко, прорванной плотиной, разрыдалась. Словно слишком долго держала слезы внутри, а теперь они одолели ее, мучая столь болезненно-очевидно, пытая стыдом несдержанности и не желая отступать.

— Кристина… — Сантьяго неловко шагнул к ней и замер в растерянности. Он никогда еще не видел ее слез. Ни в театре, когда так бессовестно унижал ее, играя привычную роль прожженного циника, ни в ее деревне, где им угрожала смертельная опасность, ни у алтаря, когда она отдавала себя в его власть, не зная, можно ли ему веригь. Кажется, этого было довольно, чтобы Сантьяго сделал ту же ошибку, что до него, вероягно, сделали ее родители. Он решил, что она справится. А она — не сумела.

Нахальства обнять ее снова не хватило — уж слишком однозначно Кристина выразила свое отношение к его близости. Впрочем, он нарушил слово, пообещав не прикасаться к ней, и должен был быть благодарен, что она не вырвалась из его объягий и не отплатила за них звонкой пощечиной. Но даже та казалась сейчас не столь суровым наказанием, как терзающий душу плач.

— Черт бы вас побрал, Кристина! — с горечью выдохнул Сантьяго и сел позади нее на землю. Глупо было даже сомневаться в том, что после таких слов она зарыдает еще сильнее и оставит его на этом берегу одного зализывать собственные раны и проклинать собственную неспособность ладить с людьми.

Кристина еще несколько раз всхлипнула, потом вытерла лицо и боком, не глядя на Сантьяго, попятипась назад — и вдруг опустилась на траву в паре шагов от него и обхватила руками колени.

У Сантьяго будто камень упал с души. Вряд ли, конечно, нынешнее перемирие можно было считать его заслугой, но внутри народилось вдохновение — куда большее, чем после низвержения регента.

Они сидели так довольно долго, не говоря ни слова, и Кристина упорно не смотрела на него, лишь крутила в руках стебелек из брошенного букета, а Сантьяго, не узнавая себя, пытался понять, о чем она сейчас думает.

— Совсем не умеете утешать, не так ли, сеньор Веларде? — неожиданно спросила она, и в ее голосе — хвала богу! — не было больше ни слез, ни обиды, ни разочарования.

— Признаться, ни разу не приходилось, — качнул головой он, глядя на нее в упор с желанием наконец поймать взгляд темных глаз и увидеть в них ответ на свои вопросы. Она не ответила ни про Патио-верде, ни про него самого. А это с каждой секундой становилось все более важным. — Вам достался нелучший муж, Кристина. Я не привык уступать и не всегда умею вовремя остановиться. Те, кто знает меня с детства, давно смирились с этим. И я не подумал, что вы вправе ожидать от меня иного обращения.

Она покачала головой, но так и не повернулась к нему.