Сердце сокола

Фино подсуетипся, распахнул настежь окна и хоть немного разбавил тошнотворный запах свежим воздухом, позволив Алехо увидеть помимо перевязанного плеча запекшуюся на животе Карлоса кровь от огнестрельного ранения. Кристина ничего не писала о втором выстреле, из чего Алехо сделал неутешительный вывод, что Карлоса прикончили уже здесь и, вероятно, после того, как он передал своего нанимателю письма Сантьяго. Они с Фино, конечно, на всякий случай обшарили эту каморку со всем тщанием, но пропажи, как и следовало ожидать, не нашли. И хорошо, что вовремя убрались прочь, не попавшись в руки патруля, неожиданно решившего почтить своим вниманием именно этот дом.

— Думаете, его регент пришил? — без всякой жалости спросил Фино, и Алехо со всей серьезностью объяснил ему, что подобные мысли следует держать при себе. Фино передернул плечами. — Добро, сеньор, — согласился он. — Вы не забудьте мне еще напомнить, чтобы я о рассказе доктора про нож помалкивал, а то вдруг я начну направо и налево об этом трепаться?

Алехо с изумлением отметил, что напрочь забыл о присутствии Фино при откровениях доктора Монкайо, после чего похвалил неожиданного помощника и за молчание, и за догадливость, и с тех пор сделал его своим доверительным лицом. Все поручения, требовавшие секретности, он поручал именно ему, и первым таким делом для Фино стала охрана сеньориты Флорес и помощь ей в библиотеке. Фино, явно мечтавший о подвигах, поначалу сник, однако узнав, что ему придется искать свидетельства переписки между регентом и его сообщником и что этот самый помощник наверняка очень опасный человек, взялся за дело с утроенной энергией и в конце каждого дня докладывал Алехо о том, сколько они с Эстер сделали и сколько еще осталось.

Алехо, тративший тот же день на беседы с обладателями уникальных ножей, вслух хвалил Фино, а мысленно скрипел зубами. Если в деле убийства герцога Эдуардо у него было хоть какие-то подвижки, то в деле отношений с сеньоритой Флорес наступил полнейший кризис. Даже если вспомнить тот момент, что отношений у них не было вовсе, Алехо непривычно терзала мысль о том, что Эстерсита совершенно охладела к нему. После его глупого поцелуя и ее предложения укрыть его в своей комнате они неожиданно стали друг другу чужими. И Эстерсита больше не улыбалась ему при встрече, а лишь устало склоняла голову в знак приветствия. Потом, устремив глаза в пол, быстро отчитывалась о новых неудачах и уходила, не дожидаясь его вопросов.

Впрочем, что Алехо мог ее спросить?

Почему она по-прежнему помогает ему, хоть и узнала, что нет никакого долга, который нужно отдавать? Да потому, что Эстер была чудесной честной девушкой, умеющей держать слово и желающей приносить пользу.

Почему она не может его простить? Да потому, что Эстерсита полюбила его чистой девичьей любовью и видела в нем своего героя, а он ее разочаровал, прировняв к тем беспутницам, что прошли через его постель, и тем самым смертельно обидев.

Почему она не объяснила матери, что просто помогает капитану Руису избежать виселицы, а вовсе не забавляется с ним в постели, предоставив это веселое действо Алехо? Они весьма мило побеседовали с сеньорой Флорес, приставившей к капитанскому животу кухонный нож и заявившей, что без единого колебания лишит сеньора Руиса возможности получать удовольствие, если только узнает, что он использует для оного ее дочь. Алехо в ответ предложил ей пройти в комнату, из которой только что вышел, и воочию убедиться, что та пуста. После чего, прикрыв в каморке Эстерситы дверь, сердечно поблагодарил сеньору Флорес за дочь и ее участие и со всем своим обаянием попросил не ругать Эстерситу за желание помочь. А также пообещал, что сам прикончит любого, кто косо посмотрит на сеньориту Флорес.

— Я обязан ей жизнью, и это для меня дело чести! — со всей серьезностью заверил он ошеломленную сеньору Флорес и вот уже вторую неделю смиренно ждал возможности доказать им обеим свою преданность.

Возможности не было.

Всю правду Алехо сказал Эстер сразу после поцелуя, попросив прощения и добавив, что не желал ее оскорбить. И если она не поверила, то оставалось только смириться, приняв ее решение, и Алехо никак не мог понять, почему при мысли об этом ощущает удручающую тоску и чувство невосполнимой утраты. Он влюблялся десятки раз, обожая каждую женицину, дарившую ему себя, но ни разу не испытывал особого сожаления после расставания с ними. И не вспоминал ни их глаза, ни их губы, находя удовлетворение в новой страсти.