Сердце сокола

Сантьяго попытался снова дать ей хоть глоток из кружки, но Кристина так и не разомкнула зубы. Он попробовал напоить ее с ложки, но капли драгоценного напитка лишь стекли по Кристининому подбородку и не попали в рот. Сантьяго снова сорвался с места в поисках мягкой, впитывающей воду ткани, чтобы смачивать ею Кристинины губы и хоть так заставить ее принять противоядие. Полотенце для этого не подходило: слишком большое и плотное, — а вот губка из пудреницы оказалось ровно той вещью, что Сантьяго искал.

Что-то оставалось на Кристининых губах, что-то стекало с уголков рта: Кристина дрожала в горячке, не давая Сантьяго как следует отжать губку. Один раз она закашлялась, сведя на нет все его усилия, и Сантьяго стиснул ее в объятиях, взмолившись о милости. Как можно не понимать, что Кристина не виновата? Как можно мучить ее, отнимая последний шанс? Неужели бог хотел ее смерти? Они и не жила еще ничего, и хорошего вовсе не видела. Так за что же?!..

— Возьми мою жизнь взамен ее! — куда-то вверх выкрикнул Сантьяго и еще сильнее свел руки, прижимая мечущуюся Кристину к себе. — Только дай мне ее вылечить! Ну же, что тебе эта жестокость?!

Он снова взял губку и с упрямой настойчивостью принялся вливать противоядие Кристине в рот. Из объятий он ее не выпускал, кое-как пристроившись на софе и рискуя опрокинуть кружку с драгоценным раствором любым неловким движением. Но казалось, что так Кристине было немного легче: она почти не содрогалась, и губы ее приоткрылись, ловя живительную влагу, и Сантьяго старательно, медленно, не обращая внимания на затекшие плечи и простреливающую спину, поил любимую, выдохнув в первый раз, кажется, лишь когда она судорожно сглотнула.

— Умница моя! — прошептал он, чувствуя, как пот стекает с мокрого лба и собирается на глазах, застипая глаза. Вытереть его было недосуг. — Давай, родная, надо еще попить! Хоть немного! Это поможет! Обещаю!

О том, что ни одно из данных Кристине обещаний он так и не сдержал, Сантьяго предпочитал не вспоминать. Он продолжал поить чуть притихшую Кристину противоядием, уговаривая потерпеть и бормоча какие-то несусветные глупости, самыми невинными из которых были, кажется, «кругосветное путешествие» и «два мальчугана». Он не знал, слышит ли она его и есть ли вообще смысл в его попытках достучаться до нее, но чувствовал, что сойдет с ума в полной тишине и в разгорающейся к самому себе ненависти. Не увидел, не понял, потерял так много времени, лелея собственные обиды, — а расплачивалась за них его Кристина. Он гнал эти мысли, понимая, что для них сейчас не может быть места, но договориться с собой почти не получалось. И только Кристинино тепло у груди позволяло пока мириться с собой и продолжать свое дело.

Когда Кристина сделала второй глоток, Сантьяго прижался губами к ее лбу в каком-то благоговении и бесконечной благодарности. Не он сейчас спасал ее, она спасала его, через боль и жар цепляясь за жизнь и позволяя дышать и Сантьяго. Никогда в жизни ему не было так страшно. И никогда он не чувствовал себя более беспомощным, чем сейчас.

Воды с противоядием оставалось в кружке все меньше, и Сантьяго обдало новой холодной волной. Хватит ли его? Поможет ли оно любимой, которую губила явно не обычная отрава? Пальцы у Кристины чуть расслабились и грудь поднималась уже не так судорожно, но губы по-прежнему были синими, на щеках горел лихорадочный румянец, а цвет кожи пугал своим сходством с древнегреческими статуями. Господи, Сантьяго построит часовню в честь великомученицы Христины и будет исправно в ней молиться, если только та сохранит жизнь его Кристине! Не было у Сантьяго никого дороже ее! И не будет никогда!

Третий — и последний — глоток Кристины как будто тронул ее губы полупрозрачной улыбкой, и Сантьяго обхватил любимую второй рукой, прижимая к себе как можно крепче. Если бы впитать всю ее боль, забрать ее себе — Сантьяго-то что? Он молодой, сильный, пережил бы, не охнув. Куда ужаснее видеть мучения Кристины, не в силах больше ничего для нее сделать. Только ждать и надеяться, что противоядие поможет. Что Кристина приняла его не слишком поздно. Что у нее есть еще силы бороться за жизнь. И есть желание после всех разочарований и обид, что нанесли ей близкие люди. Думающие только о себе и не жалеющие то божественное чудо, что было им подарено.

— Я тебя люблю! — жарко выдохнул Сантьяго и покрыл короткими поцелуями ее пылающее лицо. — Пожалуйста, родная, не уходи! Ты важнее всего на свете! Ты нужна мне больше жизни! Я последний мерзавец, что заставил тебя страдать, но черт со мной! Ты должна жить, родная! Пожалуйста!..

Не сводивший с него взгляда Хуго глубоко вздохнул и лег возле софы на пол. Как же хотелось верить, что он почувствовал в Кристинином состоянии хоть малейшее улучшение! Сантьяго знал, что теперь надо просто ждать. Вот только ждать-то он и не умел.