Сердце тьмы

Я тотчас умолк. Судя по всему, юноше каким-то образом удалось устроиться на службу в голландскую торговую компанию: те снабдили его товарами и провизией, и он направился в глубь страны – с легким сердцем и без малейшего представления о том, что ему грозит. Два года он скитался по реке совершенно один, полностью отрезанный от мира и людей.

– Я не так молод, как может показаться: мне уже двадцать пять. Поначалу старик Ван Шейтен велел мне убираться к черту, но я не послушался, а стал заговаривать ему зубы. Говорил, говорил… видно, он испугался, как бы от моих разговоров у его любимой собаки не отнялись лапы, – с нескрываемым удовольствием рассказывал юноша. – Но я не отставал, и тогда он дал мне пару тюков с грошовыми товарами да несколько ружей – и выразил надежду, что больше никогда не увидит мою рожу. Старый добрый голландец Ван Шейтен… Год назад я послал ему немного слоновой кости – чтобы он не считал меня воришкой. Надеюсь, груз он получил. А на все остальное мне плевать. Кстати, я для вас дров заготовил… Ниже по реке. Там было мое прежнее жилище, видели?

Я вручил ему книгу Тоусона. Юноша сделал такое лицо, словно хотел меня расцеловать, но все же сумел сдержаться.

– Моя единственная книга… А я думал, что потерял ее и никогда больше не увижу! – возбужденно закричал он. – С человеком, который путешествует в одиночку, столько всего может случиться! То каноэ перевернется, то ненароком разозлишь каких-нибудь людей… – Он полистал книгу.

– Вы писали на полях по-русски? – спросил я.

Он кивнул.

– А я подумал, это шифр.

Юноша засмеялся, но тут же умолк и помрачнел.

– Как же я устал отбиваться…

– Вас хотели убить?

– Что вы, нет-нет! – вскричал он и тут же постарался взять себя в руки.

– Почему же они на нас напали? – не унимался я.

– Не хотят его отпускать… – помедлив, робко ответил мой собеседник.

– Да что вы? – с любопытством произнес я.

Сделав таинственное и мудрое лицо, он закивал.

– Говорю вам! Этот человек открыл мне глаза!

Юноша распахнул руки и уставился на меня своими голубыми глазками, которые от восторга стали совершенно круглыми.

Глава 3

Я потрясенно взирал на своего взбудораженного и счастливого собеседника. Он стоял передо мной в шутовском наряде, как будто недавно сбежал из труппы мимов. Факт его существования казался мне необъяснимым чудом. Он сам был неразрешимой загадкой. Невозможно было представить, как он выживал в здешних условиях, как сумел забраться в эдакую глушь, как не умер, не сгинул в первую же секунду своих странствий.

– Я просто забрел чуть подальше… А потом еще дальше… и еще… И там уже понял, что не знаю обратной дороги. Ладно, это неважно. Времени у меня полно. Справлюсь как-нибудь. Главное, увезите отсюда Куртца – как можно скорей, говорю вам!

Волшебные чары юности окружали сияющим ореолом его пестрые лохмотья, его нищету, одиночество, бессмысленность его странствий. Долгие месяцы – годы! – он висел на волоске от смерти, и вот он передо мной – живой и невредимый исключительно благодаря своей юности и бездумной отваге. Меня охватило что-то наподобие восхищения или даже зависти. Волшебные чары гнали его вперед, волшебные чары не давали ему сгинуть. Ему ничего не нужно было от этого дикого края – только возможность свободно дышать и двигаться вперед, пусть с величайшим риском для жизни, в полнейшем одиночестве. Если каким-нибудь человеком когда-нибудь правил чистый, лишенный корысти и расчета дух приключений, то таким человеком, несомненно, был мой новый знакомый в пестрых лохмотьях. Я едва ли не позавидовал чистому и скромному пламени его души. Пламя это поглотило все его мысли о собственном «я», и даже во время разговора с ним я то и дело забывал, что именно он – тот самый человек, на которого я сейчас смотрю – преодолел столько невзгод. А вот его преданности Куртцу я ничуть не завидовал. Он не взращивал ее в себе, она явилась сама, и он принял ее со свойственным юности пылким фатализмом. Должен сказать, мне это показалось самым опасным из всех выпавших на его долю испытаний.

Их встреча была неизбежна: словно двух кораблей, заштилевших борт о борт. Полагаю, Куртц соскучился по публике. Однажды, разбив лагерь в лесу, они говорили всю ночь напролет – или, скорее, Куртц говорил.

– Мы обсудили все на свете, – молвил мой собеседник, словно переносясь в ту ночь. – Я и забыл, что есть на свете такое состояние, как сон. Ночь пролетела мгновенно. Говорили обо всем! Обо всем… И о любви, конечно.

– Так он и о любви с вами говорил! – со смехом воскликнул я.

– Вы не так поняли! – с жаром произнес он. – Мистер Куртц говорил абстрактно, о любви вообще… Он на многое открыл мне глаза… Да, на многое.

Юноша вскинул руки. Мы с ним устроились на палубе, и сидевший неподалеку вожак лесорубов обратил на него свой тяжелый блестящий взгляд. Я невольно осмотрелся по сторонам. Не знаю почему, но никогда прежде – никогда! – этот край, эта река, эти джунгли, этот ослепительный небосвод не казались мне столь унылыми и зловещими, столь непостижимыми для человека и столь беспощадными к его слабостям.