Сердце тьмы

Я направил бинокль на дом и не заметил никаких признаков жизни: прохудившаяся крыша, над высокой травой торчит самый верх длинной мазаной стены с тремя квадратными окошками разных размеров – все это как будто находилось от меня на расстоянии вытянутой руки. Тут рука моя дрогнула, и в поле зрения случайно попал один из уцелевших заборных столбов с резным набалдашником. Если помните, я еще издали поразился этой попытке украсить столь обветшалую постройку. Теперь же я ненароком увидел «украшения» вблизи – и отшатнулся, словно от удара. Затем я внимательно разглядел каждый столб и понял, что заблуждался. Округлые набалдашники несли не декоративную, а символическую функцию; они были весьма выразительны и сбивали с толку, потрясали и повергали в смятение – пища одновременно для размышлений и для стервятников, если бы те решили сюда наведаться, а также для муравьев, которым хватило усердия и трудолюбия вскарабкаться на высокий шест. Головы на шестах были бы еще выразительнее, если б их лица не оказались повернуты к дому. Лишь одна голова смотрела на меня – та, которую я разглядел в самом начале. Если честно, увиденное не повергло меня в шок. Дернулся я скорее от изумления, чем от ужаса, ведь поначалу я думал, что это деревянные набалдашники. Через минуту я вновь направил бинокль на первую голову – черную, иссохшую, с впалыми щеками и закрытыми веками. Она будто бы спала крепким сном и при этом улыбалась (губы высохли и обнажили узкую полоску белых зубов), улыбалась своему веселому и вечному сну.

Коммерческих тайн я раскрывать не буду. Начальник станции позже сетовал, что своей деятельностью мистер Куртц загубил всю торговлю в регионе. Своего мнения на этот счет у меня нет, но я хочу донести до вас простую мысль: никакой прибыли те головы на шестах приносить не могли, это уж точно. Они лишь свидетельствовали о несдержанности мистера Куртца в потакании своим низменным страстям, о фундаментальном изъяне, который скрывался за его великолепным красноречием. Знал он об этом своем изъяне или нет, судить не берусь. Полагаю, в последний час, в самый последний миг он все о себе понял. Но тьма добралась до него раньше и жестоко отомстила ему за фантастическое вторжение. Из ее шепота он узнал много нового о себе самом, открыл такое, о чем даже не догадывался, покуда не посовещался с беспредельным одиночеством здешнего края, – и шепот этот таил непреодолимый соблазн. В пустой душе Куртца он отдавался гулким эхом… Я опустил бинокль, и черная голова, которая была так близко, что я мог бы при желании с ней заговорить, вновь отскочила от меня на недосягаемое расстояние.

Поклонник мистера Куртца слегка пал духом и торопливо и невразумительно принялся уверять меня, что не мог снять эти, скажем так, символы: попросту не осмелился. Нет, туземцев он не боялся – те подчинялись только мистеру Куртцу и сами ничего делать бы не стали. Они поселились вокруг станции, и вожаки племен каждый день навещали Куртца. Они приползали…

– Слышать ничего не желаю о диких ритуалах, с которыми они приходили к Куртцу! – вскричал я.

Почему-то мысль о ритуалах была для меня даже более невыносима, чем вид иссохших голов под окнами Куртца. То были всего-навсего дикарские обычаи, но я словно перенесся в лишенный света край, полный неясных ужасов, где чистая незамутненная дикость приносила радость и облегчение и была, очевидно, чем-то имевшим полное право существовать под солнцем. Юноша удивленно посмотрел на меня. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то – в данном случае я – не считает мистера Куртца своим идолом. Он забыл, что я не слышал его великолепных монологов о… О чем? О любви, справедливости, жизненных принципах и прочем. Он готов был точно так же пресмыкаться перед Куртцем, как пресмыкались туземцы. По его мнению, я ничего не понимал в здешней жизни – те головы на шестах принадлежали бунтарям. Я расхохотался, чем немало его удивил. Бунтари! Каких только имен не давали бедным туземцам! Сначала они были врагами, потом преступниками, потом рабочими – а эти, значит, бунтари. Бунтарские головы выглядели, на мой взгляд, весьма миролюбиво.

– Вы не понимаете, что здесь пришлось пережить мистеру Куртцу! – вскричал его последний ученик.

– А вы понимаете? – спросил я.

– Я? Что вы! Я человек простой, меня не посещают высокие мысли. Мне ничего не нужно. Как можно сравнивать меня с…

От переизбытка чувств он на миг лишился дара речи, а потом вдруг упал на колени.

– Не понимаю!.. – застонал он. – Я сделал все, чтобы сохранить ему жизнь! И с меня довольно! Я здесь ни при чем. Никакими талантами я не обладаю. Здесь уже несколько месяцев нет ни лекарств, ни пригодного для больных питания. Его здоровье преступно запущено. Такой человек, такое мышление… Позор! Позор! Я… я уже десять ночей не сплю…