Сердце тьмы

Его голос терялся в спокойствии наступающего вечера. Пока мы беседовали, на склон холма легли длинные тени деревьев и накрыли и покосившуюся мазанку, и шесты с головами. Все это погрузилось в темноту, но мы сами все еще сидели на солнце и участок реки возле берега ослепительно и безмятежно сверкал в закатных лучах, окруженный подступающей со всех сторон мглой. На берегу не было ни души. Кусты не шевелились.

Внезапно из-за дома появилась группа людей – они словно бы восстали из-под земли. Трава доходила им до пояса. Шли они тесной кучкой и тащили импровизированные носилки. Внезапно над безлюдьем и безмолвием разнесся пронзительный вопль – словно острая стрела вспорола неподвижный воздух, метя в самое сердце этого края. И тут же, как по волшебству, на опушку темнолицего и задумчивого леса стали стекаться реки людей – обнаженных дикарей с копьями, щитами и луками в руках. Кусты дрожали, трава какое-то время качалась, но очень скоро все кругом сосредоточенно замерло.

– А вот теперь, если он не скажет им нужных слов, нам всем конец, – пробормотал русский.

Люди с носилками остановились на полпути к берегу – будто бы в потрясении. Я увидел, как больной сел и вскинул руку над плечами носильщиков.

– Будем надеяться, что человек, умеющий так складно говорить «о любви вообще», найдет основание нас пощадить, – сказал я.

Сложившееся положение было крайне неприятно – необходимость полагаться на милость этого гнусного призрака казалась мне унизительной. Я не слышал ни звука, но в бинокль разглядел, как повелительно простиралась исхудавшая рука, двигались губы и глубоко запавшие глаза сверкали на костлявом лице. Куртц… Куртц… по-немецки это значит «короткий», верно? Что ж, в его имени было столько же правды, сколько во всей его жизни – и смерти. Ростом он был не меньше семи футов. Тряпка, покрывавшая его тело, свалилась на землю, и моим глазам словно явился лишенный савана, жалкий и одновременно ужасный труп. Я увидел, как тяжело вздымается и опадает его грудная клетка, как месит воздух костлявая рука. Казалось, вырезанное из слоновой кости изображение смерти вдруг задвигалось и грозно потрясает кулаком над неподвижной толпой людей, отлитых из темной блестящей бронзы. Куртц вдруг широко и жадно разинул рот – словно хотел проглотить воздух, землю и собравшуюся перед ним толпу. Видимо, он закричал – до меня донесся его низкий голос – и тут же без сил рухнул обратно на ложе, а носильщики, пошатываясь и спотыкаясь, зашагали дальше. Почти в тот же миг толпа дикарей начала редеть, причем я не видел их движений – казалось, лес, так внезапно исторгнувший из себя этих существ, начал втягивать их обратно, как легкие втягивают воздух.

У нескольких пилигримов, несших Куртца, было при себе оружие: два дробовика, тяжелая винтовка и легкий револьвер – молнии злосчастного Юпитера. Начальник шел рядом с Куртцем и о чем-то с ним переговаривался. Его положили в один из домиков на палубе – там помещалась только койка да пара табуретов. Мы принесли ему почту, и тут же вся кровать оказалась завалена разорванными конвертами и вскрытыми письмами. Куртц слабо шевелил рукой в ворохе бумаг. Меня поразил полыхавший в его глазах огонь и сосредоточенно-утомленное выражение его лица. Нет, не болезнь утомила Куртца. Он не испытывал боли. Эта тень казалась сытой и спокойной, будто бы наконец уняла давно терзавший ее эмоциональный голод.

Куртц тронул одно из писем и, посмотрев мне прямо в глаза, сказал:

– Я рад.

Выходит, ему обо мне писали. Опять эти таинственные рекомендации… Я поразился его могучему голосу, который звучал легко и мощно, но губы его при этом почти не двигались. Голос! Голос! Он был глубокий, низкий, рокочущий – хотя его обладатель, казалось, и шептать-то не мог. Впрочем, позже я убедился (он весьма картинно это продемонстрировал), что ему хватит сил прикончить всех нас. Об этом я скоро расскажу.

В дверях неслышно возник начальник; я сразу вышел, и он задернул за мной штору. Русский, на которого с любопытством глазели пилигримы, рассматривал берег. Я проследил за его взглядом.

Вдалеке, на фоне мрачного леса, мелькали едва заметные человеческие тени, а у самой кромки воды, в ярких лучах закатного солнца, подобно воинственным статуям, стояли две бронзовые фигуры в фантастических головных уборах из пятнистых шкур. Вдоль берега парил неистовый и великолепный призрак женщины.