Сердце тьмы

– И с тех пор вы, верно, не расставались?

На самом деле все обстояло не так. Общение у них не складывалось – по разным причинам. Юноша с гордостью сообщил, что дважды выхаживал Куртца, когда тот болел (по всей видимости, чем-то заразным, поэтому выхаживать такого больного было рискованным предприятием), но большую часть времени Куртц проводил в одиночестве – в лесной глуши.

– Порой, приходя на станцию, я по целым дням его дожидался. Но оно того стоило! А иногда…

– Зачем он уходил в лес? Разведывать новые земли?

– Ну да, конечно!

Он нашел множество поселений и одно озеро (мой собеседник не знал, где именно оно находится, поскольку опасался задавать Куртцу лишние вопросы), однако в основном тот занимался поисками слоновой кости.

– Да ведь к тому времени у него закончились товары для обмена! – воскликнул я.

– Зато патроны есть до сих пор, – пряча глаза, ответил юноша.

– То есть Куртц попросту грабил местных, – заключил я.

Он кивнул.

– Но не в одиночку же!

Юноша пробормотал что-то о поселениях на берегу озера.

– А, так Куртц подчинил себе одно из местных племен! – предположил я.

– Они его обожали! – помедлив, воскликнул он.

Его тон меня удивил. Странным казалось его пылкое желание и одновременно неохота рассказывать о Куртце. Ведь этот человек наполнял его жизнь, будил в нем сильные чувства, занимал разум.

– А вы как думали? – вспыхнул он. – Мистер Куртц явился, вооруженный громом и молнией, – они в жизни ничего подобного не видели! И да, он умел наводить ужас. Его поступки нельзя измерять тем же мерилом, что и поступки обывателя. О нет, нет! Однажды, между прочим, он хотел пристрелить и меня… но я его не осуждаю. Я совершенно не в обиде.

– Пристрелить вас? – вскричал я. – За что же?

– Ну, у меня был небольшой запас слоновой кости… Мне ее дал вождь одного племени, обитавшего неподалеку от моего прежнего жилища. Я стрелял для них дичь – а они платили мне костью. И мистер Куртц хотел, чтобы я отдал ему свои запасы. Ничего и слышать не хотел. Говорит, отдавай мне кость и проваливай из этой страны, иначе я тебя застрелю – потому что могу и хочу. Это правда: он мог творить что вздумается, никто ему здесь не указ. Конечно, я отдал кость – зачем она мне? – но из страны не уехал. Нет-нет, я не мог его бросить! Какое-то время мне приходилось скрываться – пока мы снова не подружились. Его опять свалила лихорадка. Когда он поправился, мне пришлось держаться от него подальше, но я был не против. Мистер Куртц в ту пору жил в деревнях на берегу озера и лишь изредка приходил сюда, на станцию: порой беседовал со мной, порой нет, – и в такие дни я к нему не совался. Он очень страдал. Он ненавидел эти края, но уехать почему-то не мог. Когда мне подвернулась такая возможность, я стал умолять его бросить станцию и отправиться домой, пока еще есть время… Предложил сопровождать его. Иногда он даже соглашался, но не успевали мы выдвинуться, как он уходил на очередную охоту за костью… Пропадал целыми неделями, забывался, терялся среди этих людей… Он забывал себя, понимаете?

– Да он сумасшедший! – решил я.

Юноша возмутился. Куртц не мог быть сумасшедшим. Если б я только слышал его речи – хоть два дня назад, – то не осмелился бы даже намекнуть на это… Пока он говорил, я взял бинокль и стал разглядывать берег, главным образом лес по обе стороны от дома. Осознание, что в зарослях могут таиться люди, тихие и безмолвные – такие же тихие и безмолвные, как и сам дом на холме, – внушало мне тревогу. На неподвижном лике этой природы не было ни единого намека на удивительную сказку, которую я не столько слышал, сколько подмечал в отчаянных вскриках, пожатиях плеч, прерванных фразах, глубоких вздохах. Лес был неподвижен, точно маска, и тяжел, точно запертые тюремные ворота. Он смотрел на меня так, словно обладал неким тайным знанием: терпеливо, выжидающе, невозмутимо и молчаливо. Русский тем временем объяснял, что мистер Куртц совсем недавно вернулся на станцию и прихватил с собой всех бойцов озерного племени. Он отсутствовал несколько месяцев – купался в их обожании, как я понимаю, – и вдруг пришел. Видимо, задумал совершить набег на какую-то деревню на другом берегу реки или чуть ниже по течению. Жажда наживы пересилила в нем – как бы выразиться? – менее материальные устремления. Но планы рухнули, когда он тяжело заболел.

– Мне сообщили, что он совершенно беспомощен, поэтому я отважился к нему зайти. Да, он очень плох, очень плох.