Сердце убийцы

Он шел сквозь густой туман, пронизанный рассветным солнцем — вперед, на вздохи флейты и журчание воды. Туман холодил кожу и щекотал ароматом кувшинок. Трава путалась в ногах, тянула вниз. Но флейта трепетала, звала — и он шел, не зная, сумеет ли в этот раз увидеть туманную деву, танцующую над ручьем в брызгах радуги.

— Ты здесь? — звенел ручей, или ее смех, или падающие на камни капли.

Туман легко касался губ и манил: поймай меня, найди! Флейта вздыхала — то справа, то слева. Ручей смеялся ее голосом, пел и дразнил.

— Покажись, — попросил он, пытаясь поймать тонкие руки, как просил каждый раз.

Губы, пахнущие рассветом и рекой, на миг коснулись его губ. И туман схлынул вдруг, как бывает только во сне, оставив его на берегу ручья.

Она кружилась, одетая лишь в длинные, до колен, туманные пряди. Она была дождь, и радуга, и рассвет, и страсть — дева с сиреневыми глазами и лицом изменчивым, как отражение в воде. Казалось, еще миг, и он узнает ее…

— Шу-у… — плеснула вода у ног.

— Шу? — повторил он за ручьем.

В ответ облачная дева покачала головой, шагнула навстречу…

Трава взметнулась сотней змей, опутала его, прижала к земле. Дева растаяла в тяжелой мгле, запахло смертью. Стриж дернулся, попытался вскочить, и…

Проснулся.

Распятым на постели. Едва прикрытым простыней. В ошейнике, холодящем горло.

Прямо на него смотрели хищные сиреневые глаза — страсть и голод завивались в воронку смерча, готового засосать его и разнести все вокруг в клочья. Стриж замер, не решаясь вздохнуть, отказываясь поверить, что Шуалейда и есть та облачная дева из снов, мечта, жизнь и смерть…

Сегодня — смерть. Опасность. Сила. Прекрасная, манящая сила — и знакомая, понятная и почти родная смерть.

— Тигренок? — шепнула Шуалейда, и от ее голоса по всему телу прокатилась жаркая волна удовольствия.

Он попробовал пошевелить руками, но не смог: магия держала крепче любых веревок. Разумом он понимал, что никто и ничто не помешает колдунье убить его сию же секунду. Даже под взглядом лжепророка он не был так беспомощен. Но…

Пророка он хотел убить. Все его инстинкты требовали — убить.

А ее хотелось поцеловать. Дотронуться. Ощутить жар ее тела, силу ее магии, тяжесть ее воли.

Почти как касание Хисса. Только — не Хисс, а Шуалейда. Божественно прекрасная сумрачная колдунья.

И плевать на опасность. Так даже острее и ярче, когда не знаешь, убьет она или поцелует…

Да кому он врет, а? Поцелует. Она пахнет весенней грозой и желанием.

— Не бойся, Тигренок, — снова шепнула Шуалейда и погладила его по щеке.

Сердце забилось, как ненормальное, нестерпимо захотелось продлить прикосновение, такое нежное, такое горячее.

Коротко и неуверенно улыбнувшись, она отодвинулась и на миг прикрыла глаза. Тяжесть, прижимающая его к постели, ослабла, морок отступил: ровно настолько, чтобы Стриж смог вздохнуть и вспомнить — кто он и зачем здесь… и тут же забыть. Какая разница, кто он и зачем пришел, если она — прекрасна, как ураган, как радуга после грозы, как мечта?.. Она совершенно не походила на принцессу: растрепанная, в сползающей с бледных плеч сорочке, с лихорадочными пятнами румянца на резких скулах. Восхитительная. Желанная до дрожи. И хорошо, что он не в силах даже пошевелиться, значит — можно не противиться тому, что она сейчас сделает. Тому, чего он сам хочет так, что в глазах темнеет.

«Поцелуй меня», — шепнул он беззвучно, одними губами.

— Тигренок?.. — переспросила Шуалейда, вспыхивая удивлением и радостью

Стриж потянулся всем телом, так чтобы простыня соскользнула, и улыбнулся: бери, ты же хочешь…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она легко коснулась пальцами его губ.

Глядя прямо в лиловые омуты, прямо в клубящуюся мглу, он втянул ее палец в рот и лизнул.

Он вздрогнула, ее зрачки расширились. Резко и сильно пахнуло грозой — и смерч сорвался с привязи. Ее руки зашарили по его телу, следом — губы. Стриж перестал понимать, кто он и где он, для него остался только терпкий запах юной женщины, ее тепло, обжигающие касания и мелькающие перед глазами плечи, груди, черные пряди, запястья…

«Моя!» — пульсировало жаром в паху. Он рвался из волшебных пут, стонал и рычал, а она смеялась и острыми ногтями чертила руны по его коже. Он разорвал зубами ее сорочку, а она хлестнула его по щеке и сверкнула колдовскими сиреневыми глазами. Он поймал ртом ее пальцы, прикусил их — а она выгнулась, сжала его бедрами и вскрикнула: «Мой Тигренок!»