Сердце в заложниках

Я нахожу старую картонку и прикрываю ею окно, чтобы уменьшить сквозняк. Чувствую себя откровенно бесполезной. Душу изнутри сжигает тревога, и мне не хватает злости на себя, чтобы это прекратить.

Хартман безукоризненно держит себя в руках. Несмотря на то что он сам ужасно измотан и ранен, он сосредоточенно и быстро осматривает содержимое аптечки. Я вдруг понимаю: он будет держаться ровно до тех пор, пока еще может кому-то помочь.

– Хорошо, что у нас практически военные комплекты снаряжают, – тихо говорит Хартман, раскладывая на снятой с себя куртке содержимое аптечки.

Пять упаковок бинтов, антисептики, три пачки антибиотиков, моток медицинских ниток и иглы, шприцы, блистеры с разноцветными таблетками, бандажи, а остальное мне на вид незнакомо. Уже неплохо…

Однако Хартман оказывается другого мнения. Тихо ругнувшись, он вскрывает пачку каких-то таблеток и мрачно бормочет:

– Более дрянного обезбола найти просто не могли…

Вдвоем нам удается заставить Оуэна проглотить таблетку. Честно, я боялась, что он просто подавится ею.

Остальное содержимое аптечки Хартман откладывает в сторону, а потом поднимает на меня тяжелый взгляд. От этого жуткого предчувствия по спине пробегают мурашки.

– Делайла, рану нужно зашить. Он… – Видно, как Хартман пытается подобрать слова, но в итоге вздыхает. – Орать он будет громко. Тебе придется держать его. Шуметь здесь опасно.

– Господи… – выдыхаю я отчаянно, опустившись на колени рядом с Оуэном.

– Знаю. Это будет тяжело. Но ты справишься, слышишь? У нас нет других вариантов. Только справиться.

Хартман закатывает рукава и промывает руки, экономно тратя драгоценный антисептик. Вздохнув, он осторожно снимает повязку с торса Оуэна и осматривает рану. Хартман берет кусочек бинта и бутылку с антисептиком, аккуратно промывает рану. Оуэн не приходит в себя, чему я сейчас втайне рада – не думаю, что тут помогли бы уколы даже самого серьезного обезболивающего.

Я боялась бы лишний раз касаться такой раны, даже дышать в ее сторону, но Хартман прощупывает область вокруг раны, как бывалый хирург. Кровь идет еще большим потоком, и, не выдержав, я отвожу взгляд. Ощущаю новый прилив тошноты и головокружения. Выглядит все это очень, очень плохо…

Меня отвлекает только то, что Оуэн приходит в себя из-за боли. Я вовремя зажимаю ему рот ладонью, глуша крик, хотя мне хочется кричать и самой. Хартман требовательным тоном просит Оуэна не шевелиться. И он, несмотря на агонию, исполняет просьбу и лишь судорожно дышит, зажмурившись.

Помедлив минуту, Хартман подготавливает иглу с нитью. Движения его рук и пальцев настолько спокойны и выверены, что я невольно задумываюсь, откуда у него такая подготовка.

– Ему повезло, органы не задеты, – выдыхает Хартман, приковав мой взгляд к ране.

– Как ты понял?.. – дрожащим шепотом спрашиваю я.

Хартман мельком смотрит на меня и покачивает головой.

– У меня есть медицинское образование. Не слишком углубленное, так что считай это хобби.

Насколько же давно его преследует стремление никогда не оказываться беспомощным в стрессовой ситуации?.. Я вдруг остро понимаю, что хочу быть такой, как этот человек. Понимать, чего мне не хватает, изучать всевозможные полезные навыки, лишь бы защитить дорогих мне людей. Для Хартмана этими людьми являются его подчиненные и все, кого он так или иначе брал под свое крыло в этой жестокой, не считающейся с человеческими жизнями организации.

Мне бы помогать хотя бы только Оуэну… не быть такой бесполезной, как сейчас. Не быть обузой, как было во всех наших побегах.

Быть напарником, а не объектом защиты.

– А насчет Оуэна, – тихо добавляет Хартман. – Если бы органы были повреждены и было бы внутреннее кровотечение, он не протянул бы до этого времени. Даже если бы мы откачивали его до посинения.

Господи, эти слова должны меня утешить? Содрогнувшись, я бережно приподнимаю голову Оуэна и опускаю ее себе на колени, как на подушку. Ласково касаюсь ладонями его лица, стараясь не замечать, как Хартман вводит иглу под кожу для первого хирургического шва.

Мое горло снова сдавливает тяжелым комком, все тело бьет дрожью, но я не позволяю себе больше рыданий. Если Хартман держится таким молодцом просто потому, что нужен нам, я не имею права на сопли и стенания.

Когда нить стягивает ткани внутри раны, Оуэн вздрагивает и впивается зубами мне в ладонь. Вскрикнув, я зажмуриваюсь, но не убираю руку. Продолжаю глушить его вой, когда Хартман снова вводит иглу в кожу. Теперь он сшивает края раны, а не брюшину.

Это продолжается не больше двадцати минут, но мне кажется, что проходит целый час – мучительный, долгий, изнуряющий до предела.

С раной на спине Хартман справляется еще быстрее. На этот раз Оуэн от усталости почти сразу же теряет сознание, поэтому мне больше не приходится глушить его крики. Однако тишина вокруг оказывается еще хуже, чем заглушенные вопли Оуэна. Благодаря им я хотя бы понимала, что он жив и продолжает бороться…