Сердце в заложниках

Но я сама попросила Оуэна дать мне немного пространства и тишины. Сейчас Хартман занимается подготовкой к нашему завтрашнему финальному марш-броску на пути к свободе. Мне кажется, что я ощущаю гнетущее напряжение даже в воздухе кладбища, хотя оно безгранично спокойно.

Завтра все решится.

Либо мы избавимся от преследования со стороны PJB и Карла Мерфи, либо… не хочу думать о другом варианте. И так же старательно отгоняю мрачные мысли о том, что шансов у нас практически нет, как и других вариантов.

Я безумно благодарна, что посреди всего этого Оуэн выкроил время, чтобы позволить мне приехать к маме. Сижу здесь уже больше получаса. На Хьюстон опускаются густые, влажные сумерки. Температура стремительно падает, но не до такой степени, чтобы трястись от холода. Здесь все еще гораздо теплее, чем в Детройте.

Мама всегда была загорелой. Ее кожа отдавала бронзой даже после многих лет жизни в северном штате. Я отваживалась лишь дважды листать фотографии из старого папиного альбома, где мама была красивой, молодой, почти юной, пышущей жизнью. Изображения там были настолько прекрасны, что смотреть на них мне было невыносимо больно. Это ощущалось мучительной эмоциональной пыткой.

Я никогда не была здесь одна. Никогда не говорила с мамой наедине. Думала, что даже если опустить недавние безумные события, у меня за все эти годы накопилось столько всего, что можно выдать на одном дыхании… но в итоге я просто молчу. Где-то далеко гремят взрывы фейерверков, а я прислоняюсь лбом к холодному могильному камню и беззвучно плачу.

– Счастливого Рождества, мам, – выдавливаю я еле-еле минутами позже.

Я зажмуриваюсь, пока рыдания раздирают мне горло. Хочется рассказать о том кошмаре, который происходит со мной в последнее время. Рассказать об ужасных людях, организациях, о Карле, в конце концов… но я просто не могу. У меня нет сил.

Я хочу побыть с ней, выплакаться, но мне вдруг становится невыносимо стыдно рассказывать о чем-то из этой череды отвратительных событий. Словно мама сможет услышать и отругать за то, во что я ввязалась. Маленький ребенок внутри меня, болезненно переживающий потерю родителей, боится их осуждения и отвержения даже сейчас, когда я точно не услышу слов порицания.

Мне страшно. Холодно. Невыносимо больно. Больно за прошлое, в котором не хватало двух столь важных людей, больно за настоящее, отданное бесконечному бегству, больно за будущее, которое у нас пытаются отнять. Но я все еще жива.

И я никого больше не потеряю. Просто не могу.

Обещаю…

Оуэн

Мне стоило бы лучше следить за обстановкой, но я не могу отвести взгляд от Делайлы. В груди все трещит от страдания, которое читается в ее скованном теле, склоненном к могильному камню.

Я понимаю Делайлу больше, чем могу выразить даже ей самой. Зажмуриваю глаза, отвернув голову в сторону, сжимаю пальцы в кулак с такой силой, что он дрожит.

В этой жизни слишком много несправедливости. Боли, насилия, жестокости. И еще больше в ней глупости. Порой мне самому приходится напоминать себе, что помимо этого есть что-то еще.

Что-то еще.

Темное небо высится над городом, окутанным праздничной атмосферой. Но здесь, в этом месте, Рождество кажется чем-то невыносимо далеким.

Стыдно признаться, но я никогда не загадывал желаний на Рождество. Этот праздник любит Энджи, обычно она и устраивает в нашем доме хоть какое-то его подобие. А в этот раз нам, откровенно говоря, не до празднования.

И все же… Закрыв глаза и вдыхая холодный ночной воздух, я впервые загадываю осознанное, отчаянное желание.

Где-то совсем неподалеку, в соседнем квартале, запускают яркий мощный фейерверк. Я вижу его красочное отражение в стеклянном здании, возвышающемся по другую сторону дороги от кладбища.

Несмотря ни на что, я улыбаюсь, наблюдая за красивыми россыпями красок – отражение чьего-то веселья. Я позволяю себе украсть капельку чужого праздника.

И обещаю себе, что следующее Рождество мы с Делайлой проведем так же, как эти люди в соседнем квартале. Запуская фейерверки, смеясь и попивая горячий глинтвейн.

И ни о чем больше не заботясь.

В первый час после Рождества на одной из тихих улочек Хьюстона нам преграждает дорогу черный минивэн. Людей вокруг нет – жители города заняты праздничными семейными ужинами.

Мы с Делайлой обмениваемся быстрыми взглядами. Хоть мы уже сотню раз обсудили и повторили план, в ее глазах я нахожу отражение собственного напряжения.

Быстрым и незаметным движением я проверяю маячок, вшитый в ремень моих брюк. Делайла глубоко вдыхает и выдыхает, готовясь к тому, что нам предстоит дальше.

Из минивэна выпрыгивают люди в неброской темной одежде. Они не похожи на агентов PJB, лица их замотаны чем попало – шарфами, банданами, какими-то непонятными тряпками.

Люди, нанятые Карлом Мерфи.

Нас окружают всего за несколько секунд. Набрасываются сразу на обоих, оттаскивая друг от друга. Скручивают на земле, упирая лицами в холодный асфальт.