Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть третья

Меня заменяют последовательно Ариго, Фажетти, Райнштайнер и вы, надеюсь, этого хватит. Дальше применительно к нынешнему раскладу. Центр за Фажетти, его, если что, заменю я, а в случае моего отсутствия — вы. Правый фланг за Райнштайнером, его заменяют Гаузнер и Мениго, левый — за Ариго, его заменяет Карсфорн. Бывший корпус фок Варзов на левом фланге, в моем личном резерве. При необходимости они не дадут вбить клин между нами и Бруно, командующий — Придд.

— Мой маршал, это генеральская должность.

— Это должность для человека с мозгами, который не станет впустую терять время, дожидаясь приказа, а генеральство давали и за меньшее, чем рейд в Гаезау. Подготовьте-ка представление на имя Первого маршала о производстве полковника Придда в бригадиры. О том, что это звание упразднено, я помню.

— Слушаюсь. Куда направить курьера?

— К герцогу Алва, — почти засмеялся Эмиль. — Если вы не знаете, где он, представление придержите. Да, граф Глауберозе написал Эпинэ личное письмо. Отправьте обычным порядком до Аконы и дальше.

4

Начальник штаба ушел, фок Дахе не появлялся, можно и нужно было вызвать Фажетти, но маршал хотел сперва найти кольнувшую его занозу, которая пряталась не то в беседе с Бруно, не то в докладе Придда. Эмиль по словечку перебрал оба разговора, ничего не нашел и усомнился. Не в существовании занозы, а в том, где именно она засела. О Ли не вспоминалось уже с неделю, Малыш вернулся, честно навоевав на свою первую «Охоту», Вольфганга было жаль без намека на загадки, жаль было и странного сухопарого дрикса…

В приемную, где с трудом могла разойтись пара Катершванцев, Савиньяк выскочил, словно Арно из классной комнаты. Хеллинген как раз отдавал распоряжения дежурному адъютанту, рядом крутился Герард, тут же оказавшийся у маршала на пути.

— Позже, — шикнул Эмиль. — Хеллинген, верните мне письмо Глауберозе. Я переправлю его матери, она с Эпинэ в переписке.

Дядюшка бы сейчас расфыркался. Экстерриор не терпел, когда объясняют тем, кто не спрашивает, это, дескать, наводит на подозрения. Дипломатов, может, и наводит, а военным лучше объяснить.

За свою жизнь Эмиль совал нос в чужие письма трижды, два раза по ошибке и еще один раз — с подачи заподозрившего пакость братца. Послание Глауберозе стало четвертым, и не прочесть его командующий не мог. Он хотел ошибиться, но не ошибся: граф прощался и вспоминал королеву, из-за которой и взялся за перо.

«Странствующий епископ ордена Славы Луциан, — объяснял Глауберозе, — согласен с тем, что жизнь и смерть Вашей кузины — это жизнь и смерть подвижницы, если не святой. Я прошу Вас принять орденского легата и ответить на его вопросы, даже если они покажутся Вам странными. Ваша кузина была откровенна с Создателем в лице его высокопреосвященства Левия, который был близким другом и сподвижником его преосвященства Луциана. Я надеялся по окончании войны сопровождать его преосвященство к месту упокоения ее величества Катарины и его высокопреосвященства Левия, но положение, в котором оказалась уже моя Дриксен, и мой долг лишили меня этой горькой радости, поэтому я обращаюсь к Вам…»

Фок Глауберозе беспокоился о том, чтобы Эпинэ не выставил вон лезущих в прошлое Катарины клириков, ведь святой нужно подходящее житие; если б не это, граф собирался бы в могилу молча… Наверное. Свой предел есть и у вояк, и у дипломатов, а не закричать порой очень трудно. Другое дело, что при тех, кто тебя провожает на смерть, приличные люди не орут. Встать в заслон проще, чем маршировать мимо остающихся, поэтому и те, и другие до последнего шутят или бранятся. Письма — это для дальних, которых вообще-то тоже неплохо бы пожалеть, хотя, может, Глауберозе кого и пожалел, Иноходец роднёй ему всяко не приходился.

Эмиль сунул письмо в присланный матерью футляр с оленями и чудом не выругался. Он мог гордиться, поскольку догадался, в чем дело, а вместо этого хотелось удрать или хотя бы спрятаться за Рокэ, как было у Барсовых Очей и с этим придурком Оскаром. Росио приказал, все ужаснулись, немного поспорили, исполнили, победили. Всё чудесно, можно напиваться и вспоминать смешное, потому что после победы вспоминаются забавные глупости; правда, невоевавшие над ними почему-то не смеются…