Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть третья

«Господин полковник, — значилось в ней, — от своего имени и от имени моего друга выражаю Вам искреннюю признательность как за вовремя доставленные сведения, так и за разделенную с нами скорбь. Примите наши уверения в том, что Ваши потери не оставили нас равнодушными; нам всем остается одно — и далее исполнять свой долг настолько, насколько это необходимо».

— Каданцы что-то обнаружили? — Одетый в парадный мундир Вирстен выглядел отнюдь не празднично. — Для охраны форта приняты все возможные меры, но за его пределами жизнь командующего зависит от вашей расторопности.

— Мелочь напоминает о вчерашних заслугах, — скривился Руппи, неспешно убирая улику, — и о наградных.

— Заслуги следует вознаграждать. Нельзя требовать от наемников тех чувств, которые испытываем мы.

— Я не требую, и я заплачу́, но у меня тоже есть чувства… Господин генерал, я должен расставить внешние караулы лично, могу я попросить вас об одолжении? Генерал-интендант, видимо, забыл снять праздничные украшения, не могли бы вы отдать соответствующие распоряжения?

— Могу и сейчас отдам. Вы присоединитесь к нам за завтраком или подъедете сразу в ставку? Ваш рапорт можно поставить как в девять двадцать, так и в девять сорок пять.

— В девять сорок пять, — созерцать довольного собой Бруно со присными дольше, чем необходимо, Руппи не собирался. — Возможно, в девять пятьдесят.

— Не опаздывайте, — напоминает канцелярист, но думает он уже о другом. Им всем есть о чем подумать, но в седле это делать удобнее.

Два дюжих сержанта налегают на створки, открывая ворота, Морок бодро фыркает, срывается с места, копыта взбивают снежную пыль…

2

Все шло по плану до такой степени, что стало тошно. Подгори у кашеваров их варево или оплошай брадобрей, Эмилю стало бы спокойней, но господина командующего не ошпарили и не порезали, а завтрак удался на славу. Синий рассвет, и тот радовал полным отсутствием ветра. Ночь прошла спокойно, день еще не начался, и до утреннего доклада делать было нечего. Савиньяк пригладил волосы, расправил шейный платок, перебрался к тому, что в занятой маршалом халупе следовало называть столом, и неожиданно для самого себя, вывел:

«Моя далекая Франческа! Ты вправе мне не отвечать, ты могла меня уже забыть, если это так, то это моя вина, ведь я тебе не писал. Не мог, не хотел, не находил времени, не знал, о чем говорить, думал о другом и был дураком и слегка трусом. Нет, я не забыл бордонских дельфиниумов и твоих поцелуев, но я проснулся и принялся воевать. Водить армии и думать о любви получается не у всех, у меня не вышло, зато сегодня, прямо сейчас, я понял, почему молчал. Ты — особенная, тебя можно любить, лишь отдаваясь своей любви полностью, не допуская ни единой посторонней мысли. Когда тебя видишь, это приходит само, но я ушел, и за меня взялась жизнь; я не мог думать только о тебе, и я перестал думать о тебе вообще. Если мы встретимся, если ты меня примешь, возможно, я вновь стану твоим, пока не уйду. Это скверно, но это так.