Серебряная чаша

Какое счастье, что в этот трагический вечер он не изменил своим привычкам и взял с собой мешочек с инструментами. И не забыл о нем во время поспешного бегства. Глина была мягкой: хоть сейчас принимайся за работу. Василий разложил перед собой инструменты. Пальцы юноши дрожали от нетерпения и от еще не пережитого волнения.

Он работал с таким остервенением, что напрочь позабыл о времени. Плохое освещение затрудняло работу и раздражало мастера, но он не смел зажечь вторую лампу. Когда слабый рассвет проник бледными лучами сквозь шторы окон, Василий встал и слегка раздвинул их. Он хорошо помнил предостережения хозяина дома.

Василий чувствовал, что если у него не получится с первого раза, то никогда после ему не удастся улучшить творение. Эта мысль не покидала его ни на минуту. Она с верб ила у него в мозгу и пришпоривала его. И он работал, работал до тех пор, пока яркость солнечных лучей и жара не дали ему понять, что день уже в самом разгаре.

Тогда он посмотрел на то, что сделал, и сказал:

— Это все, что в моих силах.

Лицо, которое он видел ночью, теперь покоилось у него на ладони. Многого недоставало: не было того ощущения таинственности, не было яркого света, которым светились Его глаза. Но Василий прекрасно отдавал себе отчет в том, что у него пусть очень ловкие, но все же человеческие пальцы. Человек не смог бы сделать большего.

Он повернулся к окну, встал и раздвинул еще немного занавески. И тогда он снова почувствовал резкую боль в ноге. Он посмотрел: вся коленка была покрыта запекшейся кровью. Кровь была и под столом, где он работал. Рядом с инструментами лежал окровавленный нож. Наверное, тогда, ночью, не помня себя, он схватил его и ударил по ноге.

4

В полдень Иосиф принес юноше поесть. Прошло еще немного времени, и Василий услышал четыре удара и дверь. Он открыл. За ней стоял Элишам. Ювелир выглядел еще более величественно и гораздо спокойнее, чем вечером. Он сел за стол рядом с Василием. Молодой человек как раз закончил завтрак и теперь пил вино, заедая его фигами. Он спокойно ожидал новостей.

— Кажется, волнение во дворце поутихло, — сообщил Элишам. — Было проведено предварительное расследование, но никаких следов заговора обнаружили. Нерон понемногу успокаивается. Никто не явился подтвердить обвинения этой ужасной женщины. Кое-какие слухи по поводу Селеха все же достигли ушей императора, но тут на защиту главного повара встала императрица. Она заявила: «Мы вынуждены жить в этом ужасном здании, полном сквозняков, грязи и отвратительных запахов. Наша жизнь тут больше чем пытка. И единственный, кто делает нашу жизнь сносной, — наш повар. И что же? Ты хочешь лишить нас его услуг по одному слепому подозрению?» Петроний, который больше других знает цену Селеху, поддержал Поппею. Они вдвоем проявили такую стойкость, что император после долгих воплей и криков о том, что все оставили его, в то время как заговорщики точат свои кинжалы по темным углам, наконец сдался и не стал трогать повара.

Василий с облегчением вздохнул.

— Какую радостную новость ты мне принес! — воскликнул он. — Меня не покидала мысль, что я скомпрометировал всех, кто имел мужество помочь мне.

— Такое впечатление, что никто не заметил, как ты покинул зал. Все смотрели на Нерона, а когда он закончил истерику, тебя уже не было. — Ювелир протянул Василию блюдо с фазаньей колбасой, политой ароматным соусом. — Селеха даже не допрашивали. Чего не скажешь о Дарии. Но он держался молодцом. Сказал, что ничего не знает, не видел и дал клятву, что не является христианином. Кажется, Нерон начинает уже раскаиваться в своем поступке. «Мне будет недоставать моего маленького гения, — сказал он. — Я самый несчастный из людей! Я вынужден жертвовать друзьями ради государства!» Если он будет продолжать в том же духе, то я думаю ты вполне сможешь вернуться и снова добиться его расположения. Правда, он переменчив, как пантера, которой вонзилась в лапу заноза. Так что, прежде чем решиться на подобный шаг, я советую тебе дождаться более надежных доказательств его благосклонности.

— Но я собираюсь покинуть Рим как можно быстрее, — заявил Василий. — Я никогда не испытывал желания жить при дворе. А теперь больше чем когда-либо.