Серебряная клятва

На постели он просто поднял на ней и так уже задранное платье – и она закусила губы, отдаваясь этим прикосновениям. Дрожь бежала от внутренней стороны бедер, охватывала все тело. Лусиль прильнула в ответ к его шее, то целуя, то кусая, – впрочем, какой-нибудь платок спасет Влади от позора на вечернем пиру. У них часто все так заканчивалось: кому-то приходилось что-то скрывать. Влади было, конечно, сложнее, его виноватый взгляд и чувствительная кожа многое выдавали слишком легко. Впрочем, сегодня были только лихорадочно пробирающиеся под платье руки, только сбитое дыхание и шепот сквозь стоны: «Тише…» Лусиль почти покорно вжималась в мягкие, похожие на шелк ткани, пахнущие не привычными дома розой и жасмином, а горькими травами. Запах въедался в кожу. Вкрадывался в поцелуи. Невидимое что-то – полынь ли, пижма, зверобой, – незримо цвело, словно прорастая сквозь сплетающиеся тела. В сердце не откликалось ничего, никакой памяти… зато плыла перед сомкнутыми веками иллюзия: дикий пустырь. Пустырь, никаких стрельцов за дверьми. В последний раз выгибаясь навстречу Влади и стискивая его оглаживающую грудь руку, Лусиль даже вскрикнула – и другая ладонь быстро зажала ей рот. Глаза Влади – сейчас кажущиеся черными из-за расширившихся зрачков – не отрывались от нее, и она ухмыльнулась, тоже лишь глазами. Жаркая дрожь била волнами. Лусиль ощущала ее отголоски, даже когда уже сама оставляла поцелуи от вздымающейся груди Влади все ниже, плавно перед ним опускаясь. Он всегда смущался видеть ее вот так – и только, зажмурившись, дрожащей рукой отводил длинные пряди с ее лица. Она же без всякого стыда наслаждалась тем, как мучительно его желание… но сегодня не могла мучить долго.

– Тише… – в свою очередь шепнула она, быстро выпрямляясь, вытирая губы и прикрывая ему рот. – Тут вряд ли принято предварять подобным плотный ужин. Острарцы вовсе какой-то зажатый народ, видел, как потупляют головки их девицы?

– Зато осфолатцы… – начал он. Лусиль хихикнула.

– Ничего. Мы еще научим их плохому. Я бы начала… – и снова имя, проклятое имя. – Знаешь, я не отказалась бы начать с этого боярского начальника, со Штрайдо… запал в душу.

– Распутница! – зашипел Влади, прыснув, и Лусиль поспешила заверить:

– Я это не серьезно. К тому же завтра его, скорее всего, сожрут, слишком доблестно он защищал город.

Влади глянул уже иначе – тяжело, даже почти недобро: явно хотел сказать что-то, но промолчал. Кивнул на постель, первым опустился на подушки. Лусиль, снова отгоняя непрошенные, странные мысли, устремилась к нему. Они улеглись рядом, чтобы перевести дыхание. Влади поглаживал волосы Лусиль, она считала темные пятна на его шее. Влади еще и остался без жемчужной нити, а уж румянец стек с разгоряченных щек у обоих. Впрочем…

– Ты больше нравишься мне так, – произнес Влади, вглядываясь в нее. – Тебе не нужна никакая свекла. И вообще ничего.

Лусиль и не сомневалась: небольшое развлечение надолго заставило ее светиться, цвести и благоухать. А вот Влади, как обычно, румянец не тронул, только глаза по-прежнему не посветлели. Но помимо нежности там все еще сквозило что-то еще. Нехорошее.

– Я буду одеваться как здешние мужики, чтобы тебе не было обидно, – сказал он. – Но, уж извини, не буду носить кокошник.

Лусиль заставила себя рассмеяться и, сев, принялась критически оглядывать платье. Она малодушно надеялась, что запачкалась румянами и сможет по-быстрому переменить наряд на привычный, но увы – белый воротничок был чист.

– Впрочем, вряд ли отец долго станет терпеть чужие обычаи, когда эти земли станут его… – продолжал Влади. – И я не знаю, что с этим делать. Это немудро.

Лусиль обернулась. Влади тоже пытался привести себя в порядок: оправлял рубашку и штаны.

– Почему? – спросила она. – Пусть принимают наши. Отсталый народец. Половина не умеет читать, нет ни нормальной одежды, ни нормальной медицины, еда жирная, забавы дурацкие. Осфолат ушел дальше. Империю нужно возрождать во всех смыслах…

Влади хмуро покачал головой. Конечно, жалел дикарей, он всегда был противником насильственного перевоспитания – что близких, что подданных. Но до настоящих разговоров обо всем этом было далеко, и разомлевшая Лусиль решила пока уступить:

– Впрочем, может, ты и прав, это чересчур – совсем ломать их обычаи. Должна же быть у нас хоть какая-то воровская честь. Мы и так обманываем их с этим моим чудесным спасением, берем чужое…

– Воровская честь? – задумчиво повторил Влади. – Хорошо звучит.

Он усмехнулся, встал и первым пошел к зеркалу, где принялся расчесывать волосы. Кокошник остался валяться в изножье кровати, поблескивая вышивкой. Лусиль опять взяла его, вгляделась в узор синих самоцветов и расправила спутавшиеся жемчуга. Надевать убор не хотелось. Как и прятать под воротником коралловые бусы. Как и вновь вдевать в уши серьги-солнца. Проклятье, зачем, ведь она и вправду берет чужое. Но еще меньше ей хотелось думать о том, что Влади раз за разом красноречиво говорил взглядом.

«А что если ты все-таки берешь свое?»