Серебряная клятва

Последнее. Хайранг. Определенно, он заслуживает отдельных слов благодарности; возможно, это повлияет на его продвижение по вашей службе. Его помощь бесценна. Он продолжает обучать ратников, и это дает плоды. У него дар наставника, совсем как у Грайно Грозного, хотя нравом они ничуть не похожи. Не говоря о том, как он покладист и разумен. Я рад, что из всех командующих именно он остался со мной. Он всегда мне нравился.

Надеюсь, ваш путь спокоен. Надеюсь – и верю – что вы не причиняете никому вреда, впрочем, я бы об этом уже знал. Еще раз благодарю за твое благоразумие, да и за все прочее, и прощаюсь. Счастливой дороги по морю, надеюсь, как можно больше раненых вы довезете до Пустоши живыми.

Берегите себя. Я никогда вас не забуду. Теплый привет Инельхалль.

Хельмо»

Отправлено на закате. Правдивое по содержанию, но насквозь неискреннее письмо, такое показательно отчужденное, что наверняка Янгред рассмеется и отметит вслух: «Да что он из себя корчит?» Зато вряд ли о чем-то и догадается.

Ему не нужно знать, что, по данным дальней разведки, Самозванка собрала почти двадцать тысяч человек. Не нужно знать, что части Первого ополчения измотаны, практически обезглавлены, да и рядовой состав сильно поредел. Не нужно знать, что два дня назад от дяди пришло дышащее гневом письмо, в котором он даже не молил торопиться, а лишь спрашивал, ждать ли помощи вообще. И точно Янгреду не нужно знать, что все время, когда не должен что-либо делать и решать, Хельмо то падает в прошлое – в спасительный свет первых триумфов – то прощается с жизнью, без страха, почти равнодушно.

Шансов снять осаду и тем более сразу пойти на второй рывок почти нет – он это понимал. Сегодняшнее сражение лишило его шести мортир и почти трехсот человек, а пустота внутри лишала воли. Даже яркий закат на куполах храмов не придал ему сил. Сияние напоминало размазанную кровь, а красивые певучие голоса монахов, пусть восхваляли свободу и храбрость воинов, терзали сердце. Монахи были худые, осунувшиеся, лихорадочно сверкали их запавшие глаза. Слишком долго они сражались, осталось их мало – в основном, старые; молодежь почти всю перебили, многих сожрали. Хельмо не выдержал службу в храме – вышел на середине какого-то псалма. Весь холм, где храм стоял, был усыпан могильными камнями, и каждый отбрасывал тяжелую густо-болотную тень.

Хельмо даже не остался ночевать в монастыре, хотя ему щедро предлагали келью, где останавливались обыкновенно государь с семейством. Он уступил это право огненным офицерам, а сам вернулся за ворота, в лагерь – туда, где хоть сейчас мог побыть один. Вокруг висела тишина: усталые солдаты заснули уже почти все, никто ничего не праздновал. Только шелестели редкие деревья да стрекотали кузнечики.

– Пустишь к костерку? – спросила вдруг эта сырая тишина.

Два запыленных сапога оказались точно напротив; к квадратному носу левого прилипло серое окровавленное перышко. Поморщившись, Хельмо скользнул взглядом выше и увидел Черного Пса. Тот лениво прочесал бороду пальцами, позвенел колечками.

– Хорошо у тебя горит, у Черного Пса-то с сухопутным огнем не вяжется. Ненадолго я.

Хельмо невольно подметил: в речи целых два личных местоимения, смягчился акцент. Пират постепенно перенимал грамматику у тех, с кем путешествовал, подстраивался под них. Понимать его становилось проще.

– Да я рад. Оставайся, – позволил Хельмо, покривив душой: рад он не был, впрочем, не обрадовался бы и кому-либо другому. Но возражать не нашлось сил.

Черный Пес, скрестив ноги, присел к огню. Тот действительно трещал бодро, хотя Хельмо совсем про него забыл, давно не подбрасывал щепок. Ему было холодно вовсе не от сырости ночи, и вряд ли от такого холода хоть что-то бы спасло. Черный Пес бросил:

– А славно сегодня повоевали. Хороший-таки из тебя командир.

Хельмо с усилием приподнялся, сел, решив, что больно жалко выглядит. Пират цепко вглядывался в него черными чужеземными глазищами, теребя толстый браслет на запястье – из висельной веревки Штрайдо сделал, якобы на удачу. Казалось, слова были искренними, не попыткой подольститься. Хельмо натянуто улыбнулся и возразил:

– А вышло бы опрокинуть врага, если бы сами озинарцы не вдарили из-за стен? Полумертвые, изморенные, а все равно помогли. Я же…

Его веско оборвали: