Серебряная клятва

Он ступал, не оставляя следов – никаких, кроме кровавых капель и капель чистой ледяной воды. Он знал, куда движется, знал, кого ищет, и все силы тратил на то, чтобы не как тогда, не уподобиться образине, от которой без памяти убежала златовласая девушка. Он держал спину. Вышагивал, а не корчился. Только дойдя до нужного костра, он упал.

– Хельмо…

Мальчик – все еще мальчик, ничуть не изменился, – открыл светлые глаза, но не дрогнул. Нет, все же изменился: не тлело в глазах этих столько боли, не тлело, даже когда бессердечный Хинсдро отдалился. То была другая боль. Взрослая. Знакомая. Боль проигранных боев, задушенных надежд, израненного сердца, гаснущего рассудка.

– Узнаешь меня, Хельмо?.. – шепнул, улыбнулся. Хотелось обнять.

Но с пустым выражением мальчик смотрел на него, а может, сквозь него, и молчал. Ждал чего-то, подрагивая от холода. Оставалось только говорить:

– Ты вырос… вырос и, кажется, творишь большие дела. Да ведь?

Времени было крупицы; он не полагал, что сможет вообще уйти настолько далеко. Что-то помогло, что-то в воздухе, напитанном колокольным звоном. Бог простил? Пусть так. А Хельмо… Хельмо, кажется, наконец понял. Не устрашился, навстречу не потянулся, но впился жадным, изнуренным взглядом и отозвался:

– Мне не хватает тебя, Грайно. Как хорошо, что ты тут.

Проснулась спавшая рядом кошка, распахнула голубые – как у той девушки, как у Вайго, как у бога Хийаро – глаза. Ее-то было не обмануть, она тут же вскочила и зашипела, но Хельмо словно не слышал. Ему не разобрать было «Пшел, пшел вон, к бесам!».

– Если бы… – он запнулся, все же вытянул руку, – если бы ты был жив, я спросил бы тебя, как быть, когда превращаешься в пустоту и теряешь все самое дорогое.

Ладонь его была в чудовищных шрамах, будто раз за разом ее пронзало шипами. Собственный голос предал. Вспомнилось далекое, зазвучал в голове голос Хинсдро.

«Тебе со мной считаться». Не посчитались. И уже вряд ли.

– И я бы ответил, – только и удалось шепнуть, накрывая руку своей. – На все.

Мальчик все глядел, похоже, думая, что грезит. Может и к лучшему, стало вдруг жаль, и все потеряло смысл. Что с ним сталось? Куда делись улыбка и румянец? Не… не станет ли сам он завтра мертвецом? Озинару терзали в последнее время чужаки. Что-то тут творилось дурное, жаль, не выходило понять, не хватало сил. Может… может, неспроста перестал приходить Вайго? Неспроста семь лет плен был одиноким? А ну как идет большая война? Что, если вся жизнь, положенная на то, чтобы никто пальцем не тронул Дом Солнца, была напрасной? Ладонь сжалась, блеснуло на пальце Хельмо золото. Гербовое золото, царев перстень! Подозрение обратилось в уверенность. И еще мучительнее захотелось вырваться.

– Пожалуйста, Хельмо! – Он не понимал, стенает ли, воет, цепляясь за теплые со сна пальцы? – Помоги мне хоть ты! Помоги! Пусть…

Кошка зашипела опять и оскалилась: «Уходи к бесам!» Но он произнес несколько простых слов, – те, что не пожелала выслушать девочка, от которой тоже пахло кровью, смертью и потерей. Так знакомо, так остро, словно… Ведь он так и подумал, увидев ее, но не ошибся ли?..

Хельмо выслушал без страха, но не кивнул. В глазах его горела скорбь, руку он отнял.

– Ты лишь снишься, – тихо сказал он. – Жаль. И жаль, даже во сне ты несчастен и бесприютен. Но скоро мы встретимся, я знаю.

И ему – мертвому – стало холоднее от неколебимости этого предсказания.

– Нет, нет… Пожалуйста, Хель…

Он знал: последний слог уже не получится, кончились силы. Кошка наконец не стерпела, с яростным воплем прыгнула на него – но упала в траву. А он уже обращался в сгусток дыма, и его неотвратимо, тысячей рук оттягивало назад. К воде.

Вскоре она обступила его со всех сторон. И он снова захлебнулся.

* * *

Хельмо все же сумел поспать, и долго: может, пригрелся с животными, а может, свое взяла усталость. Так или иначе, ему даже что-то пригрезилось – такое же промозглое и тоскливое, как явь. А проснувшись, он нашел на рубашке пятно темной крови. Чужой крови? Раны о себе не напоминали. Или Ринара полакомилась ночью птичкой?

Приободрившиеся солдаты тоже просыпались, здоровались, проходя мимо, звали к своим кострам: жалели одиночку. Хельмо отвечал рассеянными кивками, щурясь от света, все думая… пытаясь собрать неприятное сновидение целиком, как мозаику из закопченного стекла. Что-то упорно терялось, что-то самое важное, самое тревожное.

Почесывая шею под бородой, приблизился Черный Пес и пожаловался:

– Скверная ночка. – Зевнул, показав клыки. – Покойники вот снились.

Хельмо, вздрогнув, глянул ему в лицо. Оно не выражало ничего особенного.

– Похоже, и у тебя тоже? – Пират упер руки в колени. – Чего, акул видел?..

Хельмо, собираясь с мыслями, покачал головой. Сгорбился, запустил пальцы в волосы, бегло расчесал их – отметил, что засалились, вымыть бы. Взгляд скользнул по росистой траве и наткнулся на кровавую цепочку следов, ведущих куда-то прочь. Да, определенно Ринара никого ночью не ловила и не ела: следы человечьи. И теряются, кажется, у храма.