Серебряная клятва

Янгред все не открывал глаз. Так он просидел две или три минуты, слушая шум реки, шорох ветра в траве и отдаленные голоса. Молчали птицы. Молчал весь мир. И более всего хотелось раствориться в нем, стать костями, которые ничего уже не слышат и не ведают.

– Корабли, Звереныш. Кажется, прибыли.

Легкая ладонь тронула темя; Янгред сразу узнал прикосновение, очнулся. Ледяной Клинок стояла рядом, рассеянно смотрела в сторону – на городские ворота, только что распахнувшиеся, выпустившие гонца на огнегривой лошади. Уже звонили в Инаде колокола, разносился по округе стук копыт. «Пора. Пора!» Омерзительное слово.

– Спасибо, – проговорил Янгред с усилием и не шевельнулся. Она тоже застыла.

– Ты не рад. А что скрывать, и я не счастлива. Я предпочла бы остаться с ним.

С Хайрангом? Или с Хельмо? Возможно, и то и другое. Вопреки ожиданиям Янгреда – не опасениям и не надеждам, уже просто ожиданиям – узнав, что Лисенок сделал, Инельхалль не прокляла его. Она, конечно, была совестливой и честолюбивой, она уважала Хельмо, но слепым альтруизмом не страдала. Она тоже отвечала за людей, и некоторые боевые подруги хотели домой. Хайрангу она прямо сказала: «Я тебя не поддержу, но и не осужу. Только знай, что за такое Иларван гневается, и платить мы, похоже, будем оба». Янгред случайно это услышал. И к тому моменту уже знал, что она права: расплата близко.

– Ты ведь отправил… – она поправилась, – отпустил… – снова не нашла слов и просто сказала очевидное: – Они ведь вряд ли вернутся. Но я не сужу и тебя.

Сердце лишь сильнее сжалось. Вот как, не судит… Весь путь до Инады они не говорили ни об этом, ни о чем ином – с тех пор как Янгред запретил эриго оставаться с Хайрангом. За это он прилюдно получил от бывшей супруги оплеуху и по армейским законам мог, даже должен был ударить в ответ, но не ударил. Он просто бросил: «Собирайтесь» и ушел, не слушая, какие там проклятья Ледяной Клинок орала ему вслед. Весь последний вечер он предпочитал не замечать, как Инельхалль и Хайранг шепчутся со старшей среди монахинь: алые матери-настоятельницы имели право венчать. Было горько, но не из-за этого. Просто их отношения ведь в последние недели налаживались. Начали после смерти Дрэмира. Дрэмира, которого Ледяной Клинок, как оказалось, знала ближе, чем Янгред полагал. Мог и догадаться: много ли в армии опальных священников? Все вскрылось, когда он созвал совет, где признался в убийстве, и жена вдруг сказала первой: «Он никогда не был надежным человеком». Губы ее тряслись. Перераспределив «осиротевшие» части, Янгред оставил ее поговорить. Взял за руку, как позволял себе лишь в прошлом, и поцеловал пальцы, холодные, как у русалки. Боялся, что она не поймет. Но она поняла – промолчала, пряча мокрые глаза. Он тихо спросил: «Тебе все еще снится твой ребенок?» А потом она позволила коротко себя обнять. Сейчас все снова рухнуло: Инельхалль избегала его взгляда и словно окаменела. Ветер развевал ее отросшие волосы; кулаки, как и у самого Янгреда, были сжаты. Инельхалль все силы прикладывала к тому, чтобы выглядеть спокойной, но получалось неважно. И в ее горе снова был виноват он.

– Что ж, – пробормотала она хрипло. – Все.

Гонец приближался, но Янгред почти перестал его видеть. Мысли, раздробленные и накаленные, метались в прошлом. Цепи. Деревянная чаша. Бешеная атака под Тарваной. Сговор на корабле. Перья в воздухе Адры. Пираты. Кошка. Казалось, память обо всем этом походе, о Хельмо, о самом солнце очень хочет умереть, но не может. И агония будет вечной.

– Ваше огнейшество, честь имею! – прозвенело рядом.

…И снова Инада. Ворота. Цепи. Они все-таки лопнули, их тянули слишком сильно.

Гонец спешился, подскочил, поклонился. Это действительно был посланник Свергенхайма, кто-то из новоприбывших: лицо выглядело бледным в сравнении с подзагоревшей кожей Инельхалль. За плечом реяло знакомое серое знамя.

– Суда готовы! – распрямляясь, доложил юноша. – Можно погружать раненых. Командор просил торопиться, отплытие на заре, вскоре в этих водах обещают шторм…

Янгред кивнул. Он едва сосредоточился на том, что до него доносили, куда яснее слышал грозу над Басилией. Именно там, когда перед ним едва не упали на колени, он по-настоящему понял Хельмо, понял, в чем проклятое «колдовство», о котором говорил даже Лисенок. Не в живом нраве, не в храбрости и упорстве. Всего-то в том, что он как раз вечно принимал чужую боль как собственную, и только свою загонял поглубже. Он – и мужеством, и веселостью – очень понравился бы ёрми. Ёрми… знала бы она, какую глупость, а может, наоборот, самый здравый поступок за всю жизнь ее наследник сейчас пытается совершить.

– Да, мы все сделаем, – сказал Янгред и наконец поднялся. Поколебался. Видя, что гонец словно ждет еще чего-то, понизил голос: – Но скажи… нет у тебя послания для меня? Какого-нибудь… – он пристально глянул на юношу, – особого?

Да или нет. От «да» или «нет» зависело все, до «да» или «нет» мир сузился. Янгред облизнул губы, сухие и обветренные. Они были солеными то ли от пота, то ли от ветра.