Серебряная клятва

– Ваше огнейшество, чт-т… – Дэмциг поморгал с глупым видом, облизнул губы, но вместо ожидаемых слов вдруг взорвался, топнул, зачастил, сбивчиво и почти сердито: – Да нет же, нет! Ничего я такого не… я правда не… я… я!

Он потерялся в словах, хлопнул себя по лбу, даже застонал. Янгред вяло ждал.

– Поразило это меня! – снова, уже тише заговорил командующий, и полные губы его вдруг затряслись. – Пятнад… двадцать тысяч, а! А там ведь наши остались. Да и мальчик. Своих-то у него…

…Нет. Свежих резервов – точно нет. Еще бог знает, сколько умерло в пути. Глаза Дэмцига говорили все это. И говорили совсем не со злорадством.

– Может, тысячи четыре с половиной сейчас набежало, – ответил Янгред все так же тускло. – Может, пять-шесть, если присоединился кто из защитников Озинары. Будет, дай Семейство, десять: от Первого ополчения мало что уцелело, воевод, говорят, убили всех. Думаю, он будет сам командовать боями. Насколько это возможно.

Дэмциг опять переступил с ноги на ногу, нахохлился, словно престарелая птица, засопел. Янгред больше не желал видеть его глаза, только приглядывался ко всей полноватой, но осанистой, крепкой фигуре, к начищенному мечу, к новехоньким сапогам. Дэмциг был старше в два раза, честно и спокойно нес службу, по головам не лез. Воины его всегда были лучше всех обмундированы и в походах едва ли не первыми получали жалованье. За своих он стоял горой, да и к чужим был добросердечен. К слову, крысиных повадок прежде не имел. Так что может и зря Янгред в мыслях его бранил. Можно было представить, каково ему ныне – в чистом плаще, но с пятном на совести. Можно… но впустую.

– Что, жалко тебе их? – желчно спросил Янгред. – Что, правильно до столицы не дотерпели?

Дэмциг тоскливо, невнятно забормотал:

– Да если бы не та глупая проволочка! Не хитрость дурацкая с деньгами! – Он словно умолял о чем-то и Янгреда, и себя. – Да можно было же сказать заранее, отсрочку попросить! Да разве бы я… да разве бы мы… да они же там дети совсем, как ты, как мои…

Янгред молчал, даже когда Дэмциг, резко замолчав, полез за платком и стал вытирать якобы пот, но, скорее, что-то в глазах. Он отстраненно думал о том, что и в отрядах – несмотря на неплохие трофеи, на то, что, по крайней мере, часть денег получена, и на то, что близко возвращение домой, – царят отнюдь не радостные настроения. Ничуть они не улучшились в сравнении с днем, когда увидели Ринару. Люди не поют, мало разговаривают, даже костерки едва полыхают. Более того – почти все солдаты отказались от щедрого предложения временного боярского правительства ночевать в Инаде. Предпочли открытый воздух.

– Так что же? – вернув голосу некоторую сердечность, спросил Янгред и наконец глянул Дэмцигу в лицо. Ему важно было кое-что понять, понять вопреки всему. – Если бы нашлись вдруг деньги, повернул бы? Пошел бы Хельмо на помощь? Своих бы уговорил?

– Где же им найтись… – только и проскулил Дэмциг, комкая платок.

– Повернул бы? – упорствовал Янгред.

Младший командующий вздохнул, вытер лоб снова и, не отводя взгляда, кивнул.

– Да не пришлось бы их особо уговаривать. Стыдно им. Обижены из-за золота, да, но и про войну понимают все. Не вчера родились.

Значит, не подвели глаза и чутье. Что ж, уже неплохо. Янгред слегка улыбнулся и отвернулся, снова опуская ногу в ледяной поток.

– Славно, если не врешь. И я бы повернул. Но эскадра уже скоро, так что ничего не сделать. – Он вздохнул. – Ты прав. Что-то еще сказать имеешь?

Секунды три Дэмциг медлил и, казалось, колебался, но наконец откликнулся:

– Нет, ваше огнейшество.

– Ну так и иди.

Дэмциг расшаркался и ушел. Даже его спина выглядела виноватой, и от этого Янгред на миг испытал бессмысленную, едкую радость. Плохо не ему одному. Интересно, а каково Лисенку? И… ирония-то какая. Весь поход его берег как незнамо что, трясся, только бы Инельхалль не осталась опять одна, а теперь взял – и…

Впрочем, с Инельхалль беда иная.

Он посмотрел на свое отражение в водной ряби. Вспомнил: река эта видела и встречу с Хельмо, и сбитень у костра, и ссору, и примирение – все первые вехи долгого пути. Так почему отражается в ней сейчас кто-то совсем чужой? Янгред зажмурился и вслепую поднял ногой брызги, чтобы незнакомый рыжий ублюдок исчез. Сегодня ему снова снился Хельмо, одиноко сражающийся с огромной морской тварью. И теперь – точно неспроста.

Пять тысяч. Пять тысяч человек идут на убой. Да еще четыре-пять тысяч тех, кто сбежится по столичным дорогам, кто не истекает кровью в канавах, не попал в плен, не потерял веру и не присягнул Самозванке. Что сделают эти десять тысяч против двадцати? И двадцать – не последнее число. Самозванка, пока до нее доберутся, подтянет еще людей. А дальше? Десять тысяч падут. Среди них – тысяча воинов Свергенхайма, и Янгред не знал, что предпочел бы: чтобы эта тысяча была верна солнечным до конца или чтобы хоть часть выжила, бежав с поля боя. Он должен был желать второго, как командир на чужой войне, но надеялся на первое. Тогда он утешит себя тем, что хоть попытался что-то сделать.